Восточный деспотизм

     Менее чем за год до зимних Олимпийских игр в Сочи, которые должны стать дорогостоящей демонстрацией «нового величия» России, Москва, по всей видимости, еще больше отдаляется от Европы и сближается с Азией. Эти изменения, безусловно, являются результатом долгого процесса и объясняются историческими, культурными и политическими причинами. Вообще, чем слабее ощущает себя российская власть, тем с большей жесткостью она ведет себя внутри и за пределами страны, по отношению к собственным гражданам и на международной арене. Речь идет о почти что животном защитном рефлексе, который опирается на русскую интеллектуальную традицию (движение славянофилов): она подталкивает кремлевское руководство скорее в сторону авторитарной Азии, а не демократической Европы. 
      Для оправдания подобных перемен российские власти используют эмоциональное оружие, унижение: «Не думайте, мы можем пойти как на Восток, так и на Запад. И если вы будете унижать и не принимать нас всерьез, мы выберем Азию». Я до сих пор прекрасно помню эти слова, которые произнес в моем присутствии уже более 20 лет назад председатель комитета Государственной думы по иностранным делам Владимир Лукин. На протяжении всей истории страны в России чередуются фазы сближения с Европой и западным миром в целом (он лучше гармонирует с доминирующей культурой ее интеллектуальной и художественной элиты) и «азиатскими» фазами, которые больше соответствуют ее политической культуре. В своем анализе сталинского режима политический философ Карл Виттфогель использовал выражение «восточный деспотизм».
      На самом деле стремление к деспотизму в России уже давно не было настолько сильным, как сейчас, несмотря на все отпирательства действующей власти. Дошло до того, что у моих немолодых российских друзей сложилось впечатление возвращения в прошлое. Они ощущают прослушку, слежку и контроль сильнее, чем когда-либо после крушения коммунистического строя. Разумеется, возможность путешествовать за границей – это большое достижение, но его, к сожалению, не сопровождает свобода слова и мысли. В вопросе прав и свобод путинская Россия 2013 года напоминает скорее СССР конца брежневской эпохи, нежели еще недавнюю себя (десять лет назад подобного еще не было, контроль был далеко не таким жестким).
      Отношение к НКО с представительствами на территории России, таким как Фонд Аденауэра и Фонд Эберта, вызвало заметную напряженность в беседе канцлера Меркель с президентом Путиным во время визита российского лидера в Германию десять дней назад. Все это – самый тревожный символ ужесточения позиции режима, которому, несмотря на собственные энергетические богатства и экономический вес олигархов, удается заявить о себе почти что исключительно в отрицательном плане: страна кричит «нет» тем громче, чем сильнее она боится, что о ней позабудут. Так нередко обстоят дела на международных конференциях, где говорят об одном только Китае и (почти) не упоминают о России. Резкий тон служит для самоутверждения, а призрак унижения призван сокрыть сильнейшие проблемы в сфере демографии и конкурентоспособности... Получается, что Россия не идет, а пятится в будущее?
      Главная причина такого печального положения дел – это политика. «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», – писал Монтескье. Это тем более верно, что за авторитаризмом скрывается страх. Российская власть понимает собственную уязвимость и тот факт, что в стране (причем не только в таких городах, как Москва и Санкт-Петербург) набирает силу средний класс, который выдвигает все более серьезные требования, в том числе и в политическом плане. Против этого стремления к демократии, которое опирается на западные модели, власть по-прежнему использует карту депрессии и унижения. Когда Путин называет распад СССР крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века, он играет на уязвленной гордости своих сограждан. Когда российская дипломатия говорит о расширении НАТО на государства-члены Организации Варшавского договора (такие как Польша) и даже бывшие республики Советского Союза (страны Балтии) или упоминает о натовских бомбардировках Белграда в конце 1990-х годов, ее поведение не так уж и отличается от стратегии представителей Ирана, у которых до сих пор на устах имя премьера Мохаммеда Мосаддыка («свергнут» американцами в 1953 году). Нам нужно учесть эту психологическую травму в аналитике, но мы не можем позволить ей связать нам руки.
      Главное в другом. Нам нужно дать понять России (даже если она не готова это услышать), что она идет по ложному пути. В политическом плане Россия может пытаться укрепить свой ослабленный режим, прикрывшись флагом азиатской модели. Тем не менее Москва гораздо сильнее нуждается в Западе в качестве противовеса Китаю, чем в Азии для противостояния с западным миром. Природа не терпит пустоты. В долгосрочной перспективе единственная угроза для России исходит от Китая, а не от западного мира. А в ближайшем будущем главный источник угрозы – это она сама и ее неспособность понять, что величие нации нельзя построить без уважения и благополучия собственных граждан.
 

Доминик МОИЗИ,
преподаватель лондонского Королевского колледжа,
сотрудник Французского института международных отношений.
(«Les Echos», Франция.)