В татарской столице (ч.15)

     Меня приглашали, конечно, не на все заседания парткома. Или отправляли вон перед рассмотрением каких-либо особо щекотливых вопросов: через партбюро проходило все, в том числе жалобы, включая анонимные, касающиеся личной жизни сотрудников института. Они, как и кафедральные междоусобицы, скандалы и пр., являлись предметом обсуждения и вынесения решений (в качестве рекомендаций для администрации института) на заседаниях партийного бюро. «Партийное бюро рекомендует члену КПСС ректору института товарищу...» Попробуй «товарищ» не следовать этим рекомендациям! Хотя это, на самом деле, могло быть указанием райкома партии и выше, которое ректор передал секретарю парткома, чтобы тот представил «приказ сверху» как «мнение снизу»… 
     Возглавлял в то время партбюро (как говорили мне, уже несколько лет) И.А. Келин (о нем подробнее ниже). Членов партбюро периодически сменяли, но один из них был НЕЗАМЕНИМ. Звали его Лев Ильич Кринкин. Числился он старшим лаборантом кафедры марксизма-ленинизма. Пишу «числился», так как нередко он с утра до вечера просиживал за бумагами в просторном помещении партбюро. Лет ему было под (за?) шестьдесят. Невысокий, хромой (одна нога была какой-то недоразвитой, скорее всего с детства), очень тощий, с лицом аскета. Ел он редко, очень мало. Но постоянно забрасывал в рот маленькие таблеточки (глобулы?). Говорил, что «это с ментолом» (он непрерывно слегка покашливал). А мне представлялось, что он был зависим от какого-то лекарства. И в металлической коробочке, которую он часто вынимал из кармана и открывал, находились крупинки, по моим предположениям, кодеина. Однако Лев Ильич был всегда бодр, на здоровье не жаловался. Только сотрудники кафедры жаловались, что Кринкин... ничего не ест. Был он вдовцом; проживал вместе с семьей дочери. У него был родной брат, совершенно на него не похожий: плотный, румяный. Брат заведовал корреспондентским пунктом Всесоюзного радио по Татарии. И, Лев Ильич мне об этом с гордостью рассказывал, высоко ценился самим Табеевым, которому были приятны частые сообщения на всю страну о достижениях промышленности, сельского хозяйства, образования, науки, искусства и прочего в Республике Татарстан. Брат – весьма симпатичный в общении, скромный – мотался по Татарии без устали, добывая новые и новейшие факты, удачно их подавал для эфира. Потому и держался на этой должности.
     А Льва Ильича я бы назвал главным технологом парткома. Тут ему не было равных. Он в войну был секретарем райкома партии (тогда еще евреям такие должности были доступны). Рассказывал, как ездил с одного партийного собрания на другое. Посмеиваясь, признавался, что решения собрания читал с абсолютно чистого листа: «Заслушав и обсудив отчетный доклад... собрание постановило...» То есть знал стандартные партийные формулировки наизусть. Как говорится, «спинным мозгом». Несомненно, парткому – при сменяемых руководителях часто совсем без опыта руководящей партийной работы – нужен был такой человек. Как инструктор для начинающих, как контролер для не ведающих всех нюансов «партийной расстановки кадров».
     Однажды я присутствовал на заседании парткома, на котором готовилось очередное отчетно-выборное собрание (забыли, что ли, меня выдворить?). И намечался состав следующего партийного комитета. Сыпались предложения, обсуждались кандидатуры. Наконец, список, казалось бы, утрясли. Но бдительный Кринкин стоял начеку. «Что вы себе думаете? – вопросил он, разыгрывая недоумение. – Четыре еврея – Шулутко, Тарнопольский, Капелюшник (в фамилиях я могу быть неточен) и Кринкин – при всего-то двух татаринах?!». Все поняли, что влипли. Но перед тем как наново тасовать колоду кандидатов, решили, что я «могу быть свободен»…
     Запомнился мне Лев Ильич своими уверениями не совсем сытых слушателей о заполненности пшеничным зерном всех имеющихся в Татарии элеваторов (это во время отсутствия белого хлеба в магазинах). И полной, во всяком случае, на словах, убежденностью в том, что знаменитую в те времена трилогию Л.И. Брежнева («Малая земля», «Возрождение», «Целина») написал сам «великий борец за мир». Я, сдавший кандидатские экзамены, не посещал семинары для аспирантов на кафедре основ марксизма-ленинизма. Но полностью идеологической обработкой не был обойден, посему и слышал эти и другие задушевные проповеди проводника линии партии. Кстати, заведовал кафедрой марксизма-ленинизма в 60-е годы доцент Рауф Лутфуллович Даминов. Когда, пусть простят меня марксисты, когда бог раздавал ораторские таланты, Даминов, наверное, конспектировал «Краткий курс истории ВКП(б)» – и к раздаче опоздал...
     Ушедшего на пенсию Р.Л. Даминова сменил доцент (фамилию не вспомнил), обладавший совершенно иным темпераментом. Инвалид войны (без ноги) – он позволял себе говорить на лекциях то, что казалось многим его слушателям недопустимым. Так, например, он утверждал, что надо прекратить глушение западных радиостанций. И когда такое на самом деле произошло – был очень горд. Впрочем, его, по достоверным слухам, не раз вызывали в партийные (может быть, и в другие) органы для «прочистки мозгов».
     О.С. на сообщение о комсомольской карьере его аспиранта обреченно (как будто предчувствовал, чем и как эта карьера завершится) заявил: «Это все штучки Келина». Игорь Александрович Келин был начальником военной кафедры, полковник медицинской службы, грудь парадного кителя которого в праздничные дни была увешана многими орденами, включая ордена КНР. Воевал он, значит, и в Китае. И.А. выделялся из среды сотрудников кафедры, среди которых были и другие полковники, отсутствием у него выраженного «солдафонства». И красивым лицом, волнистыми волосами. Жена Келина была директором школы с углубленным изучением английского языка. Келин был парторгом, который «не смотрел в рот» ректору; все, кто был после него – просто «проводили» желания ректората через бюро. Таково было правило. Коль, как пелось, «партия – наш рулевой», все решения администрации должны были получить «добро» парткома. Правда, и ректор Х.З. Ахунзянов (во времена руководителя парткома Келина) был не силен.
     В 70-е годы я сопровождал Келина, уже только лишь начальника военной кафедры, во время его встреч в общежитии с врачами-курсантами. Например, когда отмечался (не помню какой) юбилей прорыва или окончания блокады Ленинграда. Келин служил в войну на Северо-Западном фронте. И пока собирались курсанты и когда ехали вместе домой – он жил в моем районе – рассказал кое-что из запретного. В соседней части солдаты убили и съели присланную в часть (то есть не изголодавшуюся, не скелетоподобную) медицинскую сестру. Для предотвращения подобного ужаса Келин разрешил доверенным, что ли, солдатам утопить в болоте лошадь, а потом отдать труп лошади на кухню. Согласно приказу командующего фронтом, убийство и съедение лошадей, вытягивающих в вязкой местности военную технику, каралось расстрелом. А тут разыграли несчастный случай... 
     Сменил И.А. Келина на кафедре полковник из Казанского госпиталя (начмед?) Виталий Александрович Сивков. Крупный, до неприличия толстый, рыжеватый. Свежеразведенный. Не было в нем той аристократической выправки во всем, которая характеризовала И.А. Келина. 

Соломон ВАЙНШТЕЙН.
(Продолжение следует.)