В татарской столице (ч.11)

     Однажды официант, видевший в русских туристах только спекулянтов привезенной водкой, в невежливой форме буркнул в ответ на замечание Дилявера Мирзабдулловича, что он, мол, по-русски не понимает. Дилявер Абдуллович тут же повторил свое замечание сперва по-английски, потом по-немецки. И официант сразу же «прогнулся».
     На улице Гагарина недалеко от моего дома находилась как бы центральная (главная) часовая мастерская города. Там я однажды встретил Дилявера Абдулловича, принесшего недавно полученные из ремонта часы. И я явился по той же причине. Сейчас стыдно мне об этом писать, но как отличался разговор Дилявера Абдулловича с мастером от моего. Спокойный тон и убедительность – в первом случае, небольшой скандал – в другом.
     Тогда я подумал: «Зубаиров с его массой высоких дел, предназначений и эти старые часы, которые он имеет возможность заменить на новые вместо того, чтобы терять время на поездки в другой конец города!». Сейчас думаю: «Эта история со старыми наручными часами, скорее всего – проявление присущей Диляверу Абдулловичу непритязательности и скромности».
     Как с редактором «Казанского медицинского журнала» с Дилявером Абдулловичем мне общаться почти не пришлось. Однако я до сих пор горжусь тем, что за его подписью я получил приглашение выступить в журнале со статьей по проблемам язвенной болезни. Я – ассистент (!) кафедры терапии N2 Казанского ГИДУВа. Статья, которую рецензент профессор Леопольд Матвеевич Рахлин обозначил как «крашеное яичко к Пасхе», была опубликована в 3 номере за 1977 год («О нозологической суверенности язвенной болезни…»).
     Разумеется, мы виделись с Дилявером Мирзабдулловичем за полтора десятилетия много десятков раз. Не только в мединститутских стенах или на коротком отрезке пути от здания кафедры биохимии до главного корпуса мединститута. Нет, и в книжном магазине, и на лыжне, и в оперном театре… Но это были мимолетные встречи, при которых все ограничивалось взаимными приветствиями. Посему мои воспоминания о Д.М. Зубаирове подходят к концу.
     История, говорят, не имеет сослагательного наклонения. И все же я решусь в этом наклонении высказаться. Если бы уже с 60-х годов прошлого столетия Дилявер Абдуллович имел возможность (свободу и средства) ездить за рубежи нашей страны, туда, куда и когда он пожелает, если бы напрямую общался с ведущими специалистами по гемостазиологии, если бы мог получать от спонсоров (а они бы в высоко индустриальной Казани нашлись: хотя бы те же фармацевтические фирмы) первоклассное оборудование, то… сегодня могла бы столица Татарии гордиться Нобелевским лауреатом по биохимии. Все внутренние предпосылки для этого, формально выражаясь, имели место…
     Профессор Эрнст Галимович Улумбеков – один из близких друзей Дилявера Мирзабдулловича – написал, что «Дилявер Мирзабдуллович будет жить до тех пор, пока он живет в нашей памяти». Не возражая, а дополняя моего далекого доброго приятеля, скажу, что Дилявер Абдуллович будет жить и после того, как никого из общавшихся с ним в живых уже не будет. Слишком мощной была эта личность, чтобы исчезнуть из памяти неумирающего мира ученых».
     В этой статье, датированной 2011 годом, я забежал намного вперед. В то время я думал, что до воспоминаний дело не дойдет. Привел ее, чтобы показать, что все эти годы Казань и ее лучших людей никогда не забывал, хотя после Казани были и совершенно иной – чистый, безморозный, сытый – Тернополь, и златоглавая столица, и несколько немецких городов. И десятки стран Европы, обеих Америк и Азии, которые я посетил за последние 20 лет.
     Коль речь шла о большом ученом, хочу рассказать немного о двух казанских ученых. Жизнь – ничего нового я тут не открываю – весьма сложный процесс. Достижения и карьера каждого отдельного человека зависят от столь многих обстоятельств, что талант и трудоспособность не всегда являются в этом отношении определяющими факторами.
     Взять, к примеру, Николая Ивановича Вылегжанина. Вполне сошел бы за академика. Чувствовал новое в науке за версту. Помню, пришел на кафедру к нам читать лекцию на следующий день после сообщения о первой в истории пересадке сердца. Это было в декабре 1967 года. Н.И. был восхищен и предсказал последствия этого прорыва – во многом оказался прав.
     Прочитав в «КМЖ» статью профессора Юльена Исааковича Рафеса об общем действии гормонов пищеварительного тракта, Н.И. сразу же высоко оценил открытие днепропетровского ученого. Я Ю.И. Рафеса хорошо знал по многочисленным встречам на конференциях. Это был действительно оригинальный ученый. Так вот, Николаю Ивановичу было достаточно одной его статьи, чтобы сделать вывод, к которому не только я, но и более опытные клиницисты пришли намного позже.
     Сам Н.И. печатался редко. В начале 60-х побывал с докладом на конгрессе в Индии, чем очень гордился. Во второй половине 60-х опубликовал в «КМЖ» статью об иммунологическом саморазрушении организма – horror autotoxicus, по терминологии Пауля Эрлиха (1854 – 1915). О.С. рассказывал, что статья эта настолько впечатлила академика АМН СССР И.А. Кассирского, что тот интересовался у О.С. личностью Николая Ивановича.
     Академика АМН СССР А.Д. Адо (1909 – 1997), до 1952 г. работавшего в Казани, Н.И. считал способным человеком, но не более того. Возможно, слегка ревновал: они были примерно одного возраста, но А.Д. достиг заоблачных высот, а самой высокой из взятых Н.И. вершин была должность проректора по учебно-научной работе ГИДУВа. 
     Когда моя докторская диссертация была запланирована, мне выделили 0,25 ставки лаборанта. По совету Н.И. я разыскал Августу Дмитриевну Громилову – вдову профессора-патолога, и она, препаратор-гистолог, занялась особой окраской взятых мной биоптатов. Мы работали в больнице вечерами (учебная комната была свободна), и А.Д. рассказывала мне о былых временах. Николай Иванович – я знал его только седым, моложаво выглядевшим пожилым человеком – оказывается, в молодости был рыжим. Очень привлекательным. И сразу несколько красавиц считали себя его невестами. А выбрал в жены он совсем другую. Я знал и Татьяну Петровну – его жену, и Наталью Николаевну – дочь, преподавательницу строительного института. Обеих – как моих пациенток. Как скромных, милых женщин.
     Татьяна Петровна написала мне в Тернополь о смерти Николая Ивановича.
     А Андрей Дмитриевич Адо был с 1938 г. уже заведующим кафедрой. О его странностях десятилетия спустя ходили легенды (разные носки и пр.). Верю им всем, так как осенью 1970 года имел с А.Д. запоминающуюся встречу. Совместно с аспиранткой проф. И.Н. Волковой и заведующего кафедрой неорганической химии доцента Е.И Козырева химиком Валентиной Дмитриевной Алексеевой я исследовал водно-солевой обмен при цинхофеновой язве у собак. С В.Д., приехавшей из Ижевска, я познакомился в ЦНИЛе мединститута: И.А. Андрушко попросила меня перевести В.Д. статью из «Фізіологічного журналу» (Киев). Тут же, узнав, какими методиками она владеет, предложил ей «руку и сердце», что на языке соискателей ученых степеней обозначает: «в накладе не останешься». Печатная работа, которую я подготовил по материалам наших совместных исследований, понравилась не только мне, ее написавшему, но и И.Н. Волковой, работу визировавшей. Послал в журнал «Патологическая физиология и экспериментальная терапия». Ответа нет и нет. Решил, что статья затерялась. Подготовил перед поездкой в Москву завизированную копию со всеми приложениями (все статьи проходили через так называемые «экспертные комиссии», чтобы, упаси господь, в открытой печати по недоумию не опубликовали что-либо, что может быть использовано нашими врагами – смех и грех!). Кстати, все статьи, посылаемые в зарубежные журналы, проходили через министерскую (СССР!) экспертизу. Даже по темам, сродни означенной выше.
     В редакции мне сказали, что ждут рецензию от академика А.Д. Адо, которому статья была послана много месяцев тому назад. Еду на кафедру к рецензенту. Мне назначается время приема через несколько дней.
     Захожу в кабинет. Крупный, вальяжный академик АМН СССР. Все на нем с иголочки: рубашка, галстук, брюки, штиблеты. Вспомнил о разных носках. Глянул – и тут порядок. И все же: одна золотая запонка была вставлена так, что оправленный золотом ценный камень смотрел не наружу, а внутрь.
     «Что тебе?». Рассказываю. Скороговоркой, не очень четко выговаривая: «Знаешь, где твоя статья?». Подвигает ногой в мою сторону корзину для бумаг, уже с утра полную. «Ничего, – успокаиваю я его, – у меня есть копия». Кладу статью ему на письменный стол, за которым он сидит. «Иди!» – и кивает головой в сторону двери. Но я и без этого кивка знаю, в какую сторону мне ретироваться. В 4-м номере журнала за 1971 г. статья была опубликована. Моя соавтор и ее научные руководители были весьма обрадованы. О деталях «пробивания» статьи я не распространялся, потому что не знал: было это проявлением странности характера или обыкновенным хамством.
     Итак, возвратимся в Казань 1964 года. Мой обычный рабочий день выглядел следующим образом. Очень рано я уже был в больнице и расставлял в лаборатории около больных, сдающих анализ желудочного сока, сосуды для сбора слюны. 

Соломон ВАЙНШТЕЙН.
(Продолжение следует.)

На снимке: академик АМН Андрей Дмитриевич Адо.