Коллеги
Вся мировая литература каким-то удивительным образом связана с медициной более тесно, чем с какой-либо другой сферой человеческой деятельности. Впрочем… Врач, он, хочешь – не хочешь, изначально повязан с писаниной, заполнением скорбных листов и историй болезни, которые зачастую сами по себе – черновой набросок романа, драмы, трагедии, а то и возвышенной поэмы. Бывает трудно иногда удержаться, чтобы не переписать этот черновик набело. Так что стоит ли удивляться столь изрядному количеству врачей-писателей? Начнем внушительный список с Ибн-Сины (Авиценны), еще и незаурядного арабского поэта. И далее по списку: Франсуа Рабле, Фридрих Шиллер, классик английской поэзии Джон Китс, автор «Агасфера» и «Парижских тайн» Эжен Сю, создатель увлекательных романов приключений Луи Буссенар, австрийский романист Артур Шницлер, Конан-Дойль, подаривший миру Шерлока Холмса, Сомерсет Моэм, скандальный Луи Селин, Арчибальд Кронин, Януш Корчак, голландец Симон Вестдейк, Станислав Лем, Кобо Абэ и прочая, и прочая, и прочая… А ближе к родным осинам: Вересаев, Чехов, Булгаков, Аксенов, Григорий Горин, Аркадий Арканов и даже автор весьма популярных в свое время «Битвы в пути» и «Жатвы» Галина Николаева… Одним из литературоведов было подсчитано, что в истории мировой литературы навсегда прописались 120 врачей-писателей. Казанский медицинский институт внес в этот список и свою лепту: студентами его были знаменитый наш земляк Василий Аксенов (я застал еще преподавателей, принимавших у него зачеты по анатомии) и поэтесса Вероника Тушнова (песня «Не отрекаются любя» на ее стихи стала хитом в репертуаре Аллы Пугачевой)… Но сегодня не о тех, кто сменил свой белый халат, скальпель, фонендоскоп на перо, пишущую машинку и карьеру профессионального литератора. Вот передо мной книга пионера казанской кардиохирургии профессора Николая Петровича Медведева «Путь к сердцу», романы «Дни испытаний» и «Люди и степени» ассистента кафедры физиологии Константина Лебедева, которые читаются и по сей день с неослабным интересом, «темные аллеи» воспоминаний профессора Алексея Андреевича Агафонова «Шамовская роща», книга главного хирурга Татарстана Михаила Розенгартена, которая так и называется «Я был главным хирургом», книги профессора Якова Юрьевича Попелянского и «Избранная проза» доцента и судмедэксперта Юрия Георгиевича Забусова… Они брались за перо в свободное время от ночных дежурств, обходов больничных палат в клиниках, поликлинических приемов, занятий в лабораториях, лекций и научных конференций, не помышляли они о славе, гонорарах, перемене медицинской участи на профессионально-литературную. Что же двигало ими? Что заставляло недосыпать? Что побуждало отрывать у такой короткой человеческой жизни драгоценные часы на ночное бдение над чистым листом бумаги, на борьбу с неподатливой строкой, когда все домочадцы давно уже и счастливо спят? Желание оставить после себя след, не уносимый рекой бытия? Ведь единственное, что без единого изъяна доходит до нас из тьмы веков, чьи величественные памятники и дворцы давно превратились в руины, прах и пыль, это Слово. Кому адресованы эти книги? Нам, близоруким современникам? Потомкам? Или авторами двигало стремление объясниться со Временем? Обнародовать его пороки, вскрытые прищуром неподкупного диагноста? Или все же уврачевать их?
Профессор Попелянский появился в нашей аудитории на самом излете 60-х. Он возглавил кафедру нервных болезней мединститута, прибыв из далекого сибирского Новокузнецка. Коньком профессора были заболевания периферической нервной системы, порожденные патологическими изменениями позвоночника – остеохондрозом. Идеи его здесь были весьма оригинальны, но поразил он нас, еще до того как мы смогли оценить оригинальность этих идей, оригинальной манерой чтения лекций. На первой же, демонстрируя нам, что такое есть лордоз позвоночника, Яков Юрьевич гордо выпятил грудь колесом и, прохаживаясь туда и обратно перед кафедрой, сообщил, что так, преисполненные чувства собственного достоинства, ходят лорды, а кифоз… – тут новый заведующий кафедрой сгорбился в три погибели в просительно-раболепской позе и обогатил нашу память знанием, как называется подобное искривление позвоночника. «А вот это ссс… почему-то со свистяще-шипящей согласной начал он… и тут же поправился… пахгдон – кифоз!». Надо сказать, что профессор Попелянский никогда не скрывал, как некоторые евреи тогда, своей принадлежности к еврейской нации. Впрочем, скрыть ему это при его характерной внешности и характерном грассировании было бы и весьма проблематично. Напротив, он чуть даже вызывающе гордился тем, что он еврей. И это встречало невольное уважение с нашей стороны. Никакого неприятия не встречала и его поистине громадная «культурно-еврейская» эрудиция, которой он щедро делился с аудиторией, цитируя Гейне, Пастернака, Мандельштама, Паустовского, Бабеля, Иосифа Бродского, Спинозу… Впрочем, Булгакова, Чехова, Толстого и Бунина он цитировал не менее щедро. И артистизм, с которым он это делал, лишь восхищал. В 1996 году перед отъездом в Америку к сыну, как говорят сейчас, на ПМЖ он подарил нам с женой свою только что изданную им книгу. Дарственная авторская надпись зеленой шариковой ручкой (никакой более, видимо, не нашлось под рукой) была вполне теплой, но название этой книги – «Размышления об антисемитах. С любовью…», признаюсь, как-то невольно тогда царапнуло меня. Неужели же на прощание наш уважаемый учитель решил «хлопнуть дверью»? Ведь как-никак, а родился он здесь, и оставляемая им родина одарила его и высшим образованием, и возможностью научной карьеры, и… И вполне успешной! Читать книжку по этой причине я начал с некоторым полуироническим прищуром. Но прищура моего хватило ровно на двенадцать страниц. «…Во время погрома убили моего отца», – прочитал я в самом начале 13–ой страницы. Это был шок. Зная Якова Юрьевича почти четверть века, и, как я считал, довольно хорошо, только сейчас я узнал то, что доверил он лишь этой страшной странице. Да как же он жил в этой стране после такого, наш учитель? Как находил в себе силы жить с нами после того, что случилось на его глазах? Учить нас? Cеять разумное, доброе, вечное и носить так глубоко в себе трагедию почище гамлетовской? Как он там глубоко в себе решал свое «быть или не быть»? Отца его убили в еврейском местечке на Украине. Моя фамилия, как хорошо ему было известно, оканчивается на «ко». Но ни разу за почти четверть века доброго знакомства я не уловил ни тени недоброжелательства, ни косого взгляда… Напротив, не раз он безотказно откликался на просьбу о помощи, буде в ней появлялась нужда у наших с женой родственников или хороших знакомых. Я закрыл книжку, набрал в легкие воздуху и открыл ее вновь на первой странице, где стояло посвящение «Памяти отца…», теперь уже заранее признавая полное право моего учителя, покидавшего страну, на самые нелестные эпитеты в ее адрес. И снова я испытал шок. Я приготовился к любому. Но это… это был научный труд. К предмету своего исследования старый ученый подошел как к любому научному труду. Объективно и непредвзято. Антисемитизм, начиная с первого разрушения Иерусалимского храма, рассеяния лишенного родины народа, давшего миру идею единого Бога, он классифицировал, разделил по пунктам и рассмотрел подробно каждый его аспект. Здесь были не только Тора, Талмуд и Иосиф Флавий… И не только развенчание предрассудков, веками преследующих древнюю нацию. Мой учитель не скрыл и того, что народ, вынужденный выживать любым способом в чужом, зачастую враждебном окружении, не всегда демонстрировал в силу этого самые лучшие свои качества. И что меня уже потрясло окончательно, не пощадил он и иных соплеменников, недостойным поведением провоцирующих недоброжелательство ко всей его нации. Старый профессор думал при этом в первую очередь, конечно, о благе своего древнего народа. Но прочитать, ей-богу, такое полезно не только евреям!
«Приходится удивляться дефициту такта иной еврейской знаменитости. Когда человек в течение получаса красуется на экране по телевизору, демонстрируя богато обставленный кабинет, камин и говорит, говорит, говорит, и все – о своих личных проблемах. И это – в условиях обнищания населения».
«И впрямь трудно простить еврея – беспринципного карьериста. Он взбирается на крону властвующего дерева, зачастую пресмыкаясь, а, оказавшись в верхах, усвоив их законы, ханжески декларирует любовь к народу, одновременно бесстыдно попирая законы, считает себя выше толпы («широких масс»), бахвалится богемным образом жизни при встрече со школьными или университетскими товарищами и, будучи зачастую примитивным снобом, демонстрирует близость к сильным мира сего. Эти типы, своеобразные нувориши, являются особенно острой пищей, вызывающей звериную злобу антисемитов-теоретиков. У нас, евреев, брезгливость по отношению к этим «рассадникам антисемитизма» еще сильнее: «Из-за таких экземпляров судят дурно обо всем народе».
«И все же трудно удержаться от упрека в отсутствии достаточного чувства ответственности у некоторых выдающихся евреев, не пожелавших ограничить свободу житейских страстей-слабостей перед лицом антисемитского окружения. Так талантливый деятель литературы в пылу искрометного юмора и фонтанирующей речевой мелодии пользуется и скабрезностями, и обнаженными анатомическими детализациями. Как бы наслаждаясь безбрежной свободой всякого самовыражения, включая физиологическое. Дискуссия с современными литературными и кинематографическими нудистами бесполезна (это мы уже проходили, переболеют). Укажем лишь на один факт: удавалось же Леонардо да Винчи, Льву Толстому, Федору Достоевскому беспощадно обнажать, глубоко копать во всех сферах и спасать мир красотой без заборных терминов анусно-генитальной физиологии! И зачем еврею (а оборачивается – еврейству), кроме заслуженных и незаслуженных ярлыков, еще и печать циника?». «В интересах сохранения нашей планеты на те миллионы лет, которые ей предназначены судьбой, любовь к своей нации, доведенная до фанатизма, кажется менее разрушающей, чем нелюбовь к другой. Патриотический трепет цементирует этнос, способствуя его определенному развитию в течение (как утверждают историки) до 1200 лет. Но и это благородное чувство, оторванное от интересов планеты, таит в себе разрушительные силы. Размышляя над психологическими истоками националистического высокомерия, не перестаю удивляться огромной диспропорции между проявлениями высокого интеллекта многих носителей этого чувства и одновременно – оценочным примитивизмом в проблеме межнациональных отношений. Ну, в самом деле, какое основание имеется у неудачника-европейца относиться высокомерно к изобретателю пороха – китайцу или к мыслителю – индусу. Какое основание имеется у посредственного английского певца задирать нос перед негром Полем Робсоном?».
Признался наш старый учитель и в своих предрассудках: пусть недолгих и быстро преодоленных… Но признался он честно.
«С моим приездом в Казань мой слух, привыкший к музыке русской речи, нелегко воспринимал более рубленую (как мне тогда слышалось) речь татарскую. Многие интеллигенты-татары, особенно женщины, явно стыдились родной речи. Русские возмущались, когда в их присутствии татары, особенно начальники, говорили между собою на родном языке. И я, грешным делом, увижу, бывало, пожилую татарку, громко говорящую на весь салон автобуса с подругой, испытывал недоумение или даже раздражение. Побывав, однако, в нескольких домах татарских товарищей, повидав их старушек-матерей, перестал воспринимать их голоса и одежды как чужие. На старушек стало распространяться мое теплое отношение к их дочерям или сыновьям. И тогда я подумал: боже мой, ведь вот также у кого-нибудь моя мать могла вызывать чувство раздражения – моя несравненная, обожаемая…»
И вот еще, что было бы особо полезно прочесть нам, русским людям, проживающим не только в Татарстане, но в любом инонациональном окружении.
«Юдофобия богата традициями, и мы, евреи, ищем ее причину вне нас и в нас самих. Русофобия в подобном смысле пока не обладает достаточными традициями. Вот почему причину русофобии пока ищут больше вне и, по привычке – в тех же евреях».
А знаете, что написал старый профессор, покидая нищую, несчастную страну, кинувшуюся взахлеб строить национал-капитализм?
«Модные журналисты рисуют пройденные моим поколением 70 лет лишь в черных тонах. Нетрудная работа, так как стараниями подлой номенклатуры святые социалистические идеи были вначале деформированы, а затем и вовсе загублены. Однако надо быть слепцом, чтобы в этой сгущающейся темноте узреть лишь черную кошку. Подобным же образом иные из всего средневековья запомнили одно лишь мракобесие. К. Маркс («Капитал») выделил «яркий цветок средневековья – свободные города». Я свидетельствую, что и в СССР в 20-е – 40-е годы в «сердцах миллионов» вызревали цветы человеческого братства – конечно же, в причудливом сочетании с теми чудовищными несправедливостями, которые сейчас так легко разоблачать. И братства, и радостной творческой целеустремленности, и чести – не проповедуемые позже этические «идеалы» мелочного прозябания в стяжательстве, эгоизме, ограниченном лишь рамками закона. Энтузиазм гениальных одиночек Возрождения был предвестником бешеной энергии талантливых предпринимателей последующих веков. Убежден, что коллективный энтузиазм советских людей 20 — 40-х годов – предвестник коллективных усилий в науке и технике, аграрном и экономическом хозяйствах предстоящих времен. В этом движении по-новому возродится – пусть и с различными колебаниями – теплое дыхание интернационализма».
Яков Юрьевич Попелянский покоится ныне за океаном в американской земле. Да будет американская земля ему пухом.
Юрий Георгиевич Забусов похоронен в Казани. Лежит он на той же аллее Арского кладбища, что и мои мама с бабушкой. К замшевшему от времени памятнику, под которым уже не одно поколение Забусовых, чей старинный род записан в 6-й книге дворян Калужской и Симбирской губерний, приделана по верху еще одна свежая дощечка из светлого песчаника с датами: 1936 – 2004. Книга избранной прозы Юрия Георгиевича Забусова, которая сейчас передо мной на столе, появилась только через восемь лет после смерти автора. Входящие в нее повесть и рассказы я прочитал чуть раньше в журнале «Казань». И испытал потрясение, равного которому не испытывал со времен первого знакомства с прозой Михаила Булгакова. Начал чтение я с повести «Сказки плетеневской больницы» и на первых страницах, признаюсь, несколько снисходительно просто удивлялся неожиданно профессиональной крепости «непрофессионала», мастерству построения сюжета, богатому и точному языку, вполне профессиональной психологической разработке характеров героев… Однако снисходительность эта с меня быстро слетела. От чтения было просто невозможно оторваться. А после рассказов «Ночь пяти повешенных» и «У четырех печалей» я испытал просто острый приступ зависти: мне такого никогда не написать! Это была классическая русская литература самой высокой пробы! Такие закоулки, такие бездны повседневных трагедий русского бытия открываются перед читателем, так освещаются, соболезнуя человеческой судьбе, эти темные бездны почти шекспировским юмором, что щиплет глаза и перехватывает горло. Да как же так? Да где же был чудесный автор ранее? Почему не объявился еще при жизни? Да как же его просмотрели? Да и я сам куда смотрел? Знал, что это добрейший, интеллигентнейший, скромнейший человек несовременной уже чеховской складки, который и прихрамывал как-то интеллигентно... Знал о богатейшей его эрудиции, любви к литературе, но о писательстве его даже не подозревал. Хотя тогда его еще, может быть, года к суровой прозе (по пушкинскому выражению) не клонили. Отец его Георгий Ипполитович, профессор, заведующий кафедрой, читал нам лекции по гистологии. А Юрий Георгиевич вел практические занятия по патологической анатомии в нашей группе. Знал я о том, что интересы нашего преподавателя не исчерпываются медициной. Но дальше этого не шло. Жена моя была тоже невропатологом, как и супруга Юрия Георгиевича Лия Васильевна, даже дружила с ней. Но и та словом не обмолвилась о литературных занятиях мужа. Что же это? Пресловутая скромность, которая, как известно, кратчайшая дорога к безвестности? Или?.. Что за человек был Юрий Георгиевич Забусов? Попробуем обратиться к тем, кто знал его лучше нас – к коллегам и к близким.
«После окончания школы в 1954 году Ю.Г. Забусов поступил на лечебный факультет Казанского медицинского института, который окончил в 1960 году, и был направлен в патологоанатомическое отделение областной больницы г. Кирова. В 1966 году Ю.Г. Забусов переезжает в Казань и начинает работать ассистентом кафедры патологической анатомии после избрания по конкурсу. В 1970 году им была защищена кандидатская диссертация. В 1972 году он был избран по конкурсу доцентом на кафедру патанатомии. Среди научных интересов Ю.Г. Забусова преобладают исследования тимуса, особенно в отношении к раку. На эту тему была выполнена докторская диссертация, были получены положительные отзывы, но, к сожалению, по ряду организационных моментов диссертация не была защищена».
К 75-летию со дня рождения. В.А. Спиридонов. Республиканское бюро судебно-медицинской экспертизы МЗ РТ.
«Уже была почти готова докторская диссертация. Но, увы! В те годы Юрий Георгиевич был весьма подвержен самой русской из болезней. Пьющий человек всегда очень уязвим. Потому проклятые недоброжелатели и завистники, и просто враги вынудили его в 1975 году уйти с кафедры. Они же впоследствии и помешали защите докторской диссертации. Ну и черт с ними, их и в живых уже почти нет никого. Конечно же, это был облом. Порушилась научная и академическая карьера. Хотя сам виноват».
Алексей Забусов, судебно-медицинский эксперт, патологоанатом. Сын Ю.Г. Забусова.
(Тут позволю себе маленькое отступление насчет «самой русской болезни» и насчет «сам виноват». Работал я несколько лет наркологом, повидал всякого народа много, и могу констатировать одну вещь: подверженные «самой русской болезни» и вовсе не обязательно люди русские, в абсолютном большинстве своем люди совестливые, небесталанные и, что называется, «с душой». А жизнь – вещь жесткая, болевая. Не умея и не желая противостоять ей также жестко, они используют алкоголь в качестве анестезии. Желающих же воспользоваться «самой русской болезнью» в своих корыстных интересах всегда хватало. Отвращать от зеленого змия не будут. Еще и угощать усердно примутся. Так что тут в обломе научной карьеры Юрий Георгиевич, может, отчасти и «сам виноват», но в литературе что же? В литературе, в искусстве, по традиции к «cамой русской болезни» более снисходительное отношение. Тут ценят за талант, а не за трезвую бездарность. В русской литературе хватало изрядно пьющих, но, несмотря на это, и весьма почитаемых авторов, хоть Есенина, хоть Фадеева с самим Шолоховым возьми. Да что далеко ходить? И в татарской литературе примеры есть… Конечно, сей порок не украшал и не особо помогал его обладателям, но все же был вполне терпим.)
«С 1974 года Ю.Г. Забусов – сотрудник Республиканского бюро судебно-медицинской экспертизы МЗ ТАССР, где проявил себя как высококвалифицированный специалист-патологоанатом, сумевший за короткий срок качественно перестроить работу судебно-гистологического отделения, которым он заведовал с 1974 г.по 1981 г. Эрудиция и необыкновенная доброта этого человека привлекали к нему специалистов самого разного профиля. Внимательно выслушав вопрос, Юрий Георгиевич первым делом хвалил коллегу, находя в нем положительные черты, о которых часто и не догадывался. И только потом удивительно деликатно давал внятные разъяснения. Хорошо знал литературу, поэзию, владел несколькими иностранными языками».
К 75-летию со дня рождения. В.А. Спиридонов. Республиканское бюро судебно-медицинской экспертизы МЗ РТ.
«Он был очень разносторонний человек, энциклопедически образован в буквальном смысле. Его интересы не ограничивались медициной, он прекрасно знал литературу, поэзию, живопись, историю. Были у Юрия Георгиевича и определенные литературные дарования. После его смерти я в силу своих слабых способностей и возможностей набрал и отредактировал его рукописи. К сожалению, далеко не все сохранилось, где нет начала, а где конца. Есть еще очень неплохая подборка стихотворений, неразобранные прозаические произведения».
Алексей Забусов, судебно-медицинский эксперт, патологоанатом. Сын Юрия Георгиевича Забусова.
Все выше процитированное я нашел в Интернете. К сожалению, не смог я найти там ни одного слова коллег по кафедре патологической анатомии, c которыми Юрий Георгиевич проработал много лет. Зато в Сети, где его произведения стали чуть ли не хитом читаемости и лидером по скачиванию, читатели отзываются щедро.
«Чес-скажу, не знаю, в чем дело, но… как он это… ПРОНЗИЛО почему-то!». V из Подмосковья.
«Хорошо написано. Хочу почитать продолжение». BЕLLА с Севера.
«Ох, хорошо написано, правдиво и мастерски!». Из Украины.
«Очень хорошо. Даже запах ощущается из рассказов, мест происшествий, как будто сам выезжал». Печкуленко.
«Ребенка в 20.00 в кровать, и буду зачитываться». Silence.
«Прочитал все. Понравилось». Альберт из Казани.
«На днях познакомилась с творчеством Ю.Г. Забусова, казанского судебно-медицинского эксперта, патологоанатома, патоморфолога, увы, ныне покойного. Удивительно, что при жизни он не публиковал свои рассказы/повести. И очень жаль. Уверена, что многое просто потеряно… И уже не задашь ему вопросов, на которые будут даны ответы». Ирина Кислицина.
Скромная дощечка на фамильном памятнике, две краткие даты, между которыми уместилась вся жизнь Юрия Георгиевича Забусова… И вопросов не задашь, и что они могут поведать? Но вот даты, выставленные автором под своими произведениями, пожалуй, более информативны. Писались они с 1973 г. по 1989 г. Это были годы сначала скрытой, а потом открытой бурной борьбы татарской нации за право на самоопределение, за право на свою государственность, на свою культуру, свой язык. И в добрый, как говорится, час! Но, к сожалению, страдающей стороной в эти годы почему-то стали не проклинаемые «московские империалисты», с которыми татарская элита в пору первоначального накопления капитала прекрасно уживалась, не вполне интернациональный криминал, а творцы и носители в республике культуры русской. Достаточно вспомнить трагические судьбы Константина Васильева, Геннадия Капранова, Леонида Ивановича Топчия… Теперь нам с гордостью демонстрируют их музеи и памятники – чучела русской культуры. Но, слава богу, у Юрия Георгиевича Забусова есть поразительный фантастический рассказ «Самое длинное утро», где он вывернул Время подобно ленте Мёбиуса. И по этой фантастической ленте дошли до нас удивительно живыми не только его герои, но и сам автор.
Когда Василий Аксенов принес в журнал «Юность» свою первую повесть о молодых выпускниках медицинского института, она называлась «Рассыпанной цепью». Это подразумевало, вероятно, что, даже распределившись поодиночке, кто в жаркий Туркестан, кто к северным оленям, молодые врачи продолжают ощущать себя частью братства, сражающегося за добро, за жизнь, за светлое будущее… Валентин Катаев прочел аксеновскую рукопись и сделал в ней только одну правку. «Ведь есть же прекрасное русское слово, – сказал он, – КОЛЛЕГИ».
Спасибо, что были с нами!
Владимир ЛАВРИШКО.
Все тексты отцовских произведений были набраны и отредактированы мной в течении 2005-08 годов, я размещал их в сети, это была большая работа, поверьте, потом появилась возможность их издать. К сожалению не издана его лучшая вещь "Осень в Арктике", она заметно сильнее остальных. Но в сети эта вещь есть.Найдите обязательно. А.Забусов