Исповедь случайного человека

«Пессимист становится оптимистом, если он…» 
(из книги афоризмов Л. Закирова).

     – Поскольку мы с тобой люди не только разного поколения, но и разного воспитания, ибо ты молодой, а я старый, наш разговор может оказаться не совсем гладким. Однако по многим вопросам наши взгляды совпадают, и я постараюсь быть толерантным.
     – Не скажете ли пару слов о своем имени, ведь оно очень редкое, даже в нашем миллионном городе, кажется, нет человека с таким именем. Оно явно не татарское, хотя и мусульманское. К тому же у немцев и евреев есть Фишманы, Лотманы, Бутманы, Фришманы и прочие «маны». В вольном русско-немецком переводе Лукман ассоциируется с «Луковым человеком». Может быть, Ваш горький как лук стиль тоже от этого?
     – О мистическом значении своего имени я узнал по рассказу матери, будучи уже взрослым. У нас детей было много, но мальчики, рожденные до меня, умирали почему-то или сразу после рождения, или чуть позже. И вот моя бабушка по линии матери, знающая Коран наизусть, назвала меня сразу же в момент рождения древним именем Локман. В те времена никаких роддомов не было и все рожали дома или даже далеко от дома на колхозном поле. Как ни странно, после меня пошли мальчики, прямо-таки мистика. Намного позже, посвящая умершим, я сочинил одноименные стихи, которые вошли в тоненькую книжечку «Стихи и пародии». Начинаются они пессимистической строкой «Те умерли сразу, им повезло». Вряд ли кому понравится подобный пессимизм, ведь по меркам соцреализма, являющемся основным орудием советского писателя, человек рождается для счастья, а не для смерти. А где оно, счастье, хотя это понятие весьма относительное. Для каждого оно свое, есть даже, как ни странно, бесконечно счастливые люди. К сожалению, я не отношусь к таковым.
     – Судя по Вашим публикациям, Вы как будто не собирались стать писателем?
     – Стать писателем я никогда не собирался, но в школе был редактором стенгазеты, а будучи офицером СА писал иногда статьи в «Красную звезду». Однако это не было моим стремлением к писательству. Надо было писать тогда методом соцреализма, называя желаемое действительным, а это наглое вранье, и поэтому стать профессиональным вруном я не захотел. Лишь будучи 40-летним пенсионером Минобороны, когда появились в СССР диссиденты генерал Григоренко, академик Сахаров, Солженицын, Войнович, Буковский и другие, я тоже стал тайно, в стол, излагать свои давно накопившиеся инакомыслия на бумаге. Ведь я родился в сталинском колхозе, где вся деревня работала с утра до вечера бесплатно. Уже в 10-летнем возрасте появились у меня инакомыслия об этой жуткой несправедливости. В годы горбачевской перестройки я уже имел в этой части определенные успехи. Мои сочинения охотно публиковали все московские газеты (кроме «Правды») и журналы, а потом эти материалы уходили на весь мир по «Голосу Америки», «Би-Би-Си», «Радио свободы», «Немецкой волны», называя меня «Лукманом Закировым» из Казани, хотя мало кто знал тогда в Казани такого автора. И лишь тогда, когда моя малотиражная, изданная за свой счет, книга «Мустафа» получила в конкурсе «Книга года» диплом I степени, заговорили обо мне и в Казани. Как видите, пришли другие времена. По оценкам библиотечных читателей, коэффициент читаемости у малоизвестного автора Лукмана Закирова оказался намного выше (14,1), чем, к примеру, у крупного писателя Диаса Валеева, у которого в этом конкурсе участвовали три многотиражные книги.
     – Однако каким-то образом Вы оказались в одно время даже известным.
     – Все-таки, когда я сочинял в 2014 году книгу «Точка невозврата», размышлял о своем писательстве в разделе «Читатель и писатель». Оказывается, из нашей Нижнеошминской деревенской школы вышли 5 писателей (Х. Махмудов, Р. Мухамадиев, З. Мансуров, Ш. Мустафин, Л. Закиров), из которых три первых являются лауреатами Государственной премии им. Г. Тукая. Это рекорд для деревни. Все они, кроме меня, профессионалы и, стремясь стать писателем, сочиняли стишки еще в начальных классах. Лишь я оказался среди них случайным писателем. Видимо, поэтому стиль у меня тоже другой, ибо я не учился на писателя. Однако мой самодеятельный стиль нравится даже известным писателям и меня считают самым короткопишущим писателем. В этом смысле завидовал мне даже сам Туфан Миннуллин – этим я горжусь. И не только он. После выхода в 1997 году моего очерка «Жил в стране советской несоветский человек» в популярном московском журнале «Новое время» и услышав его по радио, наедине, шепотом похвалили меня не только депутаты Госсовета, но и депутаты Госдумы. Однако никто из них не посмел похвалить меня публично. Тут я, опять-таки чисто случайно, оказался в положении антисоветчика Владимира Высоцкого, которого тайно слушали космонавты на околоземной орбите и даже, по мнению знатоков, сам председатель КГБ Андропов, но никто из них не посмел похвалить его публично, чтобы не раздражать активных строителей коммунизма.
     Судя по сплошному людскому потоку, идущему с букетами цветов от станции метро «1905 года» до «Ваганьково», поклонники Высоцкого убеждены в том, что он переживет многих известных нам «народных» и «заслуженных», хотя не имел никаких званий.
     – Как Вы думаете, мыслящие люди рождаются такими или становятся с возрастом?
     – По мнению ученых, люди рождаются лириками или физиками и мы это замечали даже в школе. Если в одного человека вложены и лирика, и физика, то он уже гений. Но мыслящих на бытовом уровне людей много, и я даже, наверное, отношусь к таковым, если начал думать в 10-летнем возрасте о бесплатном труде сталинских колхозников, когда вся деревня молчала.
     – Были ли у Вас жизненные промахи, или вся жизнь прошла «как по маслу»? Повторили ли бы Вы их снова, если бы была возможность повторной жизни, хотя такое бывает только в сказках?
     – Что касается жизненных промахов, то глядя с высоты моего старческого возраста, будто вся моя жизнь состоит из сплошных вызывающих тошноту промахов. Есть в моей книге афоризмов фраза: «Равновесие жизни и смерти наступает тогда, когда тебе впереди ничего не светит, а воспоминание о прошлом вызывает тошноту». К примеру, хотя это мелочь, но мне очень трудно было отвыкнуть от деревенских привычек. Мы жили бедно и, как говорится, экономили во всем. Ничего просто так не выбрасывали, деревенская нищета заставляла нас быть расчетливыми. А уж о семейных промахах говорит-то неловко. В чине лейтенанта я жил на квартире в самом древнем городе Ярославской области, где от татар отбрыкались как от Мамая, хотя Мамай прошел там 600 лет назад. Отец моей девушки наотрез отказался выдать дочку замуж за меня, татарина, зная о ее беременности от меня. К моему счастью, вскоре перевели меня во Львов и я женился на гуцулке, где, напротив, презирали русских, называя москалями. Узнав о моей национальности в ЗАГСе, она ответила мне: «Хоть ты не хохол, но все-таки не москаль». О ней я опубликовал рассказ под заголовком «Гуцулочки», который был передан по радио. Этот оказался моим единственным удачным браком, а об остальных двух браках ничего хорошего сказать не могу. По иронии судьбы, одна оказалась зомбированной сталинисткой, а другая – религиозной фанатичкой.
     – Как Вам, забитому деревенскому, вышедшему из простой семьи парню, удалось вырваться в офицеры, ведь ими становились в основном более продвинутые ребята из интеллигентных семей?
     – Я родился в сталинском колхозе, где жизнь была хуже, чем даже у крепостного крестьянина, ведь помещик хотя и не платил деньгами, но все-таки кормил, одевал своего крепостного, тогда как Сталин лишь собирал с колхозника налоги, заставляя трудиться бесплатно. Уехать из колхоза хотели многие, но у них, в отличие от горожанина, не было паспорта. Единственным выходом из этого безвыходного положения была для ребят служба в армии, а для девочек – выйти замуж за горожанина. Из-за своего инакомыслия я не мог быть суперпатриотом, но желание вырваться из сталинского колхоза оказалось сильнее патриотизма и я, перешагнув из солдатской казармы в курсантскую, окончил военное училище и стал офицером. Патриотически настроенные мои сверстники, которые, мечтая о военной карьере, играли в детстве в войну и даже носили шинели и мундиры, никак не могли понять, каким же образом дистрофик Лукман по прозвищу Скелет вернулся со срочной солдатской службы в деревню стройным упитанным лейтенантом. Мои завистники смотрели на меня косо, хотя и здоровались с улыбкой, а девушки, которые раньше не хотели сидеть со мной за одной партой, обнимали меня искренне и целовали крепко. Видимо, не зря тогда даже в татарских деревнях пели частушку «лейтенанты, лейтенанты, и ремень через плечо, получают тыщу двести и целуют горячо» без всякого перевода. К тому же я ведь служил не в пехоте, а в авиации и нас в те времена называли «сталинскими соколами», как тут не любить такого. Получает-то он не 1200, как пехотинец, а намного больше: выслуга лет идет год за два, добавочная плата за ночные полеты, за полеты в сложных метеоусловиях, хотя об этом не знали поющие частушки деревенские девушки – для них одинаковы все лейтенанты. Что стоит только летное питание, названное научно «пятой нормой». В одно время начали эту норму выдавать с продовольственного склада на дом, закрыв летные столовые, и этой нормы хватала на семью, состоящую из 2 – 3 человек. Когда летный состав заметно «похудел», снова открыли летные столовые, где питались летчики 3 раза в день, даже в выходные и праздничные дни. Не так давно по ТВ прошел интересный телефильм, где трагическими героями являются привлекательная официантка летной столовой с двумя внебрачными детьми и ее любовник командир авиаполка. Фильм почти что документальный, и я опубликовал о нем рецензию в газете «Звезда Поволжья» под названием «Обнимая небо».
     – В ходе нашего разговора Вы как-то намекнули о суперпатриотизме. Это явление новое или как?
     – Это слегка забытое, но удачно восстановленное в России где-то на 15-м году правления В. Путина явление, когда общество, независимо от национальности и вероисповедания, разделилось примерно на патриотов (20%) и суперпатриотов (80%). Суперпатриоты, готовые, не задумываясь, умереть за царя, очень похожи на религиозных фанатиков, готовых, не задумываясь, умереть за Бога, тогда как простые верующие и обычные патриоты поступают тут осторожно. Выходит, суперпатриоты любят царя больше, чем Родину, а обычные патриоты – наоборот. Ярким примером тому является генералиссимус Александр Суворов, который явно не любил тогдашнего царя Павла I, за что оказался в опале. Основоположником суперпатриотизма можно считать И. Сталина. В годы войны наши бойцы атаковали врага с лозунгом «За Сталина! За Родину!», где имя Сталина стояло впереди Родины (биография И.В. Сталина, издание 1952 г.).
     Хотя я не был суперпатриотом, а был лишь обычным, но оказавшись единственным потомком Чингисхана в авиаполку, не позорил своих предков и имею медаль «За безупречную службу в Вооруженных силах СССР», являющейся важной наградой для офицеров мирного времени.
     – Странно как-то. Вы, окончив татарскую школу, оказались потом русскоязычным писателем. Не связано ли это с русификацией?
     – Я чистокровный татарин и окончил татарскую школу, но будучи офицером СА и общаясь только на русском языке, немного подзабыл татарский язык и писать на родном языке стало для меня проблемой. Русскоязычного писателя не совсем одобряли в Татарстане, хотя я по духу более татарин, чем кто-либо. В первые годы горбачевской перестройки меня не печатали в Казани, и поэтому я публиковался в московских газетах и журналах. Мою статью «Я за суверенитет Татарстана», опубликованную в 1992 году в весьма популярном московском журнале «Столица», выходящем на русском и английском языках, многократно передавали по «Би-Би-Си». О неудавшемся суверенитете Татарстана спорили тогда не меньше, чем спорили о неудавшемся суверенитете Шотландии в 2014 году. Моя статья заканчивалась убедительными словами: «Я голосую за суверенитет Татарстана. Но если партократы обманут нас и на этот раз, то это моя непростительная ошибка и я вынужден считать советский народ (в том числе и себя) генетически неполноценным». Добавить тут нечего, значит, я неполноценный. Сегодня мы уже знаем о провале суверенитета Татарстана, хотя и говорим: «Без булдырабыз» («Мы можем все»).
     – Несколько слов о нравственности?
     – Нравственность – понятие относительное, хотя имеются известные всем библейские стандарты типа «Не убий», «Не укради» и др., которые в советские времена были включены в «моральный кодекс строителя коммунизма». Каждый из нас считает себя более нравственным, чем другого. Поэтому спор о нравственности часто заканчивается упреком «сам дурак».
     – Любите ли Вы читать толстые романы и кого из известных писателей считаете своим кумиром?
     – Колхозник сталинской деревни, живущий без электричества и других удобств, работающий бесплатно с утра до вечера, не мог даже мечтать о чтении книг, ибо у него не было для этого ни минуты свободного времени. Читать романы, когда занимаются домашним хозяйством даже дети, считалось, мягко говоря, безнравственным, а то и преступным. Поэтому в школьные годы я успел перелистать лишь Г. Тукая, а став горожанином, любил читать Пушкина, Лескова, Лермонтова, Куприна, Джека Лондона. Больше других понравился мне стиль Лермонтова, Стефана Цвейга и Джека Лондона. К моему стыду, я так и не смог одолеть роман Л. Толстого «Война и мир», слишком уж длинный роман – я бы сократил его на 1/4 без малейшего философского ущерба. А вот его повесть «Смерть Ивана Ильича», которая подняла автора до романиста мирового уровня, прочитал я с большим удовольствием. Как-то один известный писатель гордился публично тем, что он прочитал «Войну и мир» 8 раз. Если он по 8 раз перечитывает объемные романы, то у него не остается ни минуты времени для сочинения своего романа.
     – Судя по рассуждениям, Вы считаете себя случайным человеком. Это хорошо или не очень?
     – Писать о себе весьма трудно. Не так давно я смотрел на Первом канале ТВ беседу поэта Е. Евтушенко с малоизвестным для нас, живущим в США, критиком Соломоном Волковым. Даже опубликовал свое мнение об этой беседе в популярной газете под названием «Исповедь поэта». Беседовали они 3 раза по 1 часу, и в ходе разговора Евтушенко не стеснялся слез, хотя собеседник не терзал его душу неприятными вопросами. Видимо, воспоминание о прошлом вызывало у него тошноту, хотя он поэт N2 после Маяковского. Я не Евтушенко и ты не Соломон Волков, поэтому мы обойдемся без слез. Но даже у маленьких людей бывают свои маленькие слезы. Я уже говорил о своем случайном рождении, случайном офицерстве и случайном писательстве. Этим случайностям вряд ли я мог противиться, если бы даже захотел. К тому же я еще врожденный пессимист и признался в этом публично, как чешский писатель Карел Чапек, нажив тут же уйму врагов, как и он. Пессимистов много среди нас, но они скрыты и, чтобы не раздражать публику, они начинают разговор с публикой словами «Я оптимист».
     Однажды раздражал я всю Россию, опубликовав в литгазете статью об эвтаназии. Довели бы меня до инфаркта, если бы не академик медицины Долецкий, который назвал эвтаназию не убийством, как думают многие, а облегчением смерти. В самом деле, зачем же умирать, мучаясь от болевого шока, если есть возможность умереть без боли. Видимо, Россия отстает от цивилизации и в этом вопросе лет на 50.
     – Вопрос последний и традиционный: какие у Вас дальнейшие творческие планы?
     – Мне уже 86 лет, и я твердо стою одной ногой на кладбище. Поэтому не имею никаких творческих планов. Конечно, я хотел бы уйти в иной мир без боли, но это, как я уже говорил раньше, зависит не только от моего желания. К сожалению, эвтаназия дойдет до нас примерно лет через 50, когда Россию начнут понимать умом.

Беседовал
Руслан АХМЕТОВ.

На снимке: Лукман Закиров с супругой.