Юрий Быков (ч.2)
Быков говорит, что его любимый фильм - «Пророк» Одрияра. Он не рассматривает личную жизнь как главную ценность, не любит хэппи-энды: «Хэппи-энд - искусственное явление в драматическом кино». Фильм «Дурак» получил на всю Россию только 15 копий. Говорит, что два года, как завязал с алкоголем, с которым были проблемы. На встрече в Казани в кинотеатре «Мир» сказал: «Меня волнуют темы, когда человеку нужно выжить, сохранить себя и детей. Остальные темы меня не интересуют. Жизнь - жестокая штука. Люби, пока можешь. За все нужно платить». Вначале он хотел поступить в мастерскую Вадима Абдрашитова, но потом решил прямо снимать свое кино. Быков говорит, что из «Дурака» вырезал 40 минут.
И добавляет: «Я интернет-режиссер, сегодня любое авторское кино снимается для Интернета. Мой ориентир - Алексей Герман-старший, «Проверки на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин». Я учился на американском социальном кино 70-х. Европейское кино, более абстрактное, внутричеловеческое, мне не близко. Тарковского не очень люблю, особенно последние его фильмы». Быков - идеалист, гуманист, но настороженно относится к религии. В его картинах нет Бога, но по художественному методу это протестантские картины, а вот у Тарковского они более «католические». Тарковский был по происхождению тюрок, его дед был князь Крымшамхал-Тарковский, поэтому он внутренне так и не принял православие, его видение было по образности исламским, это видно по «Солярису», космическому разумному океану. Бог у Тарковского так и не стал личностью, его символика исламски поэтична, а не рационально-христиански этична.
Тарковский пытался воссоздать на экране метафизику существования, Быков опирается на «физику» существования, и в этом его психологический барьер, он так и говорит, хлеб для него важнее экзистенции. Его фильмы сильны, но принципиально безвыходны. Они рождают ступор катарсиса. Он трагик, но после христианства древнегреческая трагедия, по существу, исчезла, так как Христос «смертью смерть поправ». Трагедия Тарковского в том, что он не вернулся в ислам, который построен на интуиции поэзии, уже поэзия отца играет ключевую роль в «Сталкере». У Тарковского фильмы-сновидения, Тарковский есть не состоявшийся суфий, а Быков есть русский бунтарь-язычник, Разин в кино, которому еще предстоит пережить религиозное возрождение. Продолжаем интервью:
- Все-таки мне не совсем понятна реакция толпы жителей общежития, которая убивает главного героя. При этом зачинщик расправы, весь в наколках, бывший зэк, все понимает, говорит: «Ты пришел к нам, как спаситель, мы тебе должны быть благодарны», и бьет героя под дых. Разве он не нарушает воровской закон, лагерные понятия, что за добро нужно платить добром? Почему он так поступает, понимая, что Никитин делает добро? Из-за принципа трагедии герой должен погибнуть, и вы его так скомканно убиваете?
- Я думаю, это одна из немногих до конца продуманных логичных сцен картины. Это то, ради чего и делалась картина. Показать, что этот уголовник находится в состоянии внутреннего краха, на дне, но его внутренняя гордость не позволяет ему принять помощь от святого человека. Это даже не то, что открыть глаза и прозреть, можно даже видеть все, но принять очень трудно, потому что если он свят, тогда ты всю эту жизнь прожил неправильно. Понимая, что Никитин прав, уголовник мстит ему за то, что Бог, космос не дали ему таких данных, какие есть у героя. Это изначальная месть, ненависть за то, что есть люди изначально чистые, святые. Даже если бы дом падал, этот пьяница все равно оставался бы там до конца, потому что он ненавидит все чистое, уже в принципе ненавидит и Бога, как любой человек, прошедший огромное количество несчастий, не понимает, за что он так несчастлив. Земфира недавно ответила Познеру, что она бы сказала Богу: «Ты несправедлив». Откуда у талантливой певицы такая претензия к Богу? Мы обездоленные, даже я не очень счастливый человек, если честно. Многие люди моей среды, в которой я вырос, потерпели крах. Я не могу простить себе, мирозданию, Богу, что их уже не вернешь. Мне дико обидно, что их уже не вернешь, что они мучительно ушли.
- Достоевский говорил, что русский народ - народ-богоносец. Вы согласны?
- Не знаю. Мне кажется, человек рожден для счастья, а в «богонесении» счастья на земле быть не может. Мне как художнику и русскому человеку любой счастливый человек, соответственно, кажется, мягко говоря, не настоящим. Или мало понимающим, или понимающим, но врущим себе. Это не позиция «пострадать», но мой опыт говорит мне, что чувство счастья у человека зависит от возможности дистанцироваться от чужого несчастья. Я человек, вроде получивший все карты на руки, все равно не могу быть счастливым, потому что кругом много несчастий мира. Самое главное, несовершенен мир, в котором я вырос. Я мог бы путешествовать, наслаждаться едой, женщинами, получать любовь мира, но мне все это уже обрыдло, хотя я этим еще не насытился даже. Для меня это пошло, потому что в голове постоянно сидят судьбы тех людей, которые всего этого не получили. У меня ощущение общей несправедливости мира. Конечно, есть уголки в мире, где казалось бы, все хорошо, как, например, в Казани. А есть Пронск, где все плохо. Я родился в Пронске. Если в Нью-Йорке и Париже хорошо, то мне же в Пронск возвращаться. Может, и не стоит погружаться в тот мир, где я живу.
- У вас в фильме получается, что такому народу нужна твердая рука, новый Сталин.
- Вы как-то интересно вывели из фильма «Дурак» желание вернуть Сталина. Я не поклонник Сталина.
- Но что-то нужно делать с этим общежитием.
- Да ничего не нужно делать, они сделали свой выбор. Я не хочу, чтобы пришел Сталин. Я снимаю фильмы о состоянии безысходности. Может, я повзрослею, найду новые выходы. Но пока у меня пессимистическое ощущение реальности. Я с ним живу, как жил с ним Антон Павлович Чехов до конца жизни. Чехов - абсолютно мой писатель. Он был кристально разумен к восприятию действительности. В этой позиции гораздо больше милосердия, чем в «счастливой» позиции. Я выбираю позицию абсолютной правды, и у меня не получится закрывать глаза, я все время буду искать, где несправедливость, где червоточина. Это моя суть. Есть люди, которые не просто закрываются, а в принципе живут в совершенно параллельном мире. Зачем, например, среднестатистическую казанскую семью перевозить в Пронск?
- Мне в фильме очень понравилась женщина, которая играет мэра. Она мне понравилась больше, чем даже главный герой.
- Наталья Суркова.
- И в вашем фильме больше правды, чем в «Левиафане». Вы как социальный хирург снимаете. А там больше эстетства.
- Здесь вопрос, что считать художественным. С точки зрения, если художник болеет за человека и заставляет болеть других, с этой точки зрения то, чем занимается Андрей, это все-таки упражнения в прекрасном. Отличие Чехова от того же Андреева, когда об Андрееве говорят: «Он пугает, а мне не страшно», в том и заключается, что кто-то эстетствует, делает что-то ради эстетики, а кто-то говорит о том, что у него болит. Мне кажется, что Андрей заигрался.
- Наверное, это от внутренней творческой трусости.
- Возможно. Мне кажется, это больше от тщеславия. Это то, что называется либеральный гламур. Я не против либерализма, да и сам в общем либерал, но в жестком баррикадном типе.
- Складывается ощущение, что вы с Путиным из одного класса.
- Скорее мы с Путиным из одного мироощущения. Для меня важна судьба простого человека здесь и сейчас, нежели метафорически-библейское притчевое прозрение, которое пытается предъявить Звягинцев. Я, конечно, незнаком с Путиным. Но осознаю, раньше я был жесткий либерал, теперь для того, чтобы дистанцировать себя от гламурной оппозиции, приходится называть себя чуть ли не левым, марксистом.
- Вы знаете, как говорил Маркс о России?
- Нет.
- «Россия - это раковая опухоль Европы».
- Правда?
- Да он Герцена выгнал с конференции в Лондоне только за то, что тот русский. Сказал: «Ни в коем случае не давайте ему слово, он русский».
- И это лицо еще напротив Большого театра? Вы знаете, я для себя решил, что буду сюда возвращаться и не раз. У вас здесь оазис. Огромный положительный контраст по сравнению с Нижним Новгородом.
Беседовал
Рашит АХМЕТОВ.