Свияжскартель-2016
В субботу 30 июля в «острове-граде Свияжске» состоялась III театральная лаборатория «Свияжскартель», организованная фондом «Живой город». На острове при жаре в 31 градус прошло три показа «эскизов» трех режиссеров, двух лауреатов «Золотой маски» Дмитрия Волкострелова (Петербург), Романа Феодори (Красноярск) и Регины Саттаровой из Казани. Они отобрали для «эскизов» каждый примерно 5 - 6 актеров из около 300 подавших заявки. Также свое интересное документальное кино «Банный день» и «Давид» представил екатеринбургский режиссер Алексей Федорченко, у которого несколько премий кинофестиваля в Венеции. Стали даже писать, что у Свияжска есть перспектива стать российским Авиньоном, где под открытым небом в бывшей резиденции римского папы проходит крупный европейский театральный фестиваль.
Ввиду испепеляющей жары зрителей на «эскизах» было немного, около сотни на каждом спектакле (да «эскизы» на большее количество зрителей принципиально и не рассчитаны), в основном, как обычно на театральном авангарде, три четверти женщины. Присутствовали казанские журналисты, гости из Москвы, друзья режиссеров и актеров, студенты. При этом из народных артистов или из «серьезного» казанского театрального руководства никого не было. То есть такое довольно замкнутое сообщество, немного уже даже варящееся в собственном соку.
Тема «эскизов» была задана, как его охарактеризовал художественный руководитель «Свияжскартели» седой екатеринбуржец-хиппи Олег Лоевский, «островитянином» - главой Свияжска Артемом Силкиным как «Остров». Свияжск Роман Феодори, режиссер с острым взглядом, охарактеризовал, как остров, в котором есть «что-то темное». История острова резонирует с историей России. До 1957 года это был полуостров, потом заливные луга затопило ввиду строительства Куйбышевской ГЭС ниже по Волге.
Здесь была база войск Ивана Грозного, плацдарм для захвата Казани. Здесь был монастырь, один из крупнейших и богатейших (7200 крепостных), I класса, свияжский архимандрит считался 7-м по значимости на Руси. Это был один из центров русификации Поволжья, удобно расположенный на великой татарской реке Итиль-Волга. Монастырь посещали императоры. Троцкий расстрелял здесь каждого десятого красноармейца за военные неудачи под Казанью. С конца 20-х годов прошлого века здесь была колония для беспризорников, затем с середины 30-х годов был исправительно-трудовой лагерь. Официально считается, что в лагере было расстреляно около 5 тысяч человек, в основном татарская интеллигенция. Хотя говорят, что расстреляно реально значительно больше, так как лагерь именно на уничтожение «врагов народа» был «специализирован». Тела расстрелянных вывозили в овраги на высоком правом берегу Волги и сваливали. С 1953 года по 1994-й здесь, кроме ИТК-5, была психбольница. Живет сейчас на острове 250 человек.
Первый спектакль артели был спектакль Феодори «Единственный берег», он состоял из трех не связанных друг с другом новелл, в режиме кавалерийского наскока написанных драматургом Юрием Клавдиевым за несколько дней безмятежного пребывания на острове. Клавдиев определяет себя как принципиального нонконформиста, бывшего скинхеда и любителя «навечно» группы «Гражданская оборона». Из писателей он поклонник Берроуза, Керуака, Сэлинджера, Миллера. Первый эпизод - рассказ полусумасшедшего русского богатыря о монастыре и пребывании Троцкого в Свияжске, попытки красными расстрелять монахов и священников (Свияжский епископ был действительно расстрелян красными в 1918 году). Второй эпизод – повествование-монолог о реке Волге, как вот она течет и течет, а люди в нее окурки бросают, и водоросли там, пароходы бороздят Большой театр. Очень сентиментально-пафосно (это текст, а актриса прекрасная). Третий эпизод - орел и лошадь полюбили друг друга и стали изгоями своих «народов», и в результате родился крылатый конь Пегас и стал жить на острове. То есть Свияжск фактически сравнили с Парнасом. Пегас по греческим мифам считается рожденным Медузой Горгоной от Посейдона. Так что Клавдиев греческий миф основательно «освияжил». Нияз Игламов сравнил эти тексты Клавдиева с текстами Лескова, Бажова, Платонова (!).
Но мне кажется, что тексты слабые и скучные, даже поражает внутренняя фальшивость. Клавдиев писал раньше о подростках, так как считал их радикальными нонконформистами. Сейчас он от движения «новой драмы» отходит. Он говорил, что 95% населения страны нуждается в том, чтобы ему «заехали кирпичом в лицо». Такая шоковая театральная терапия. Ныне явно пытается дрейфовать к классической коммерческой мелодраме, видимо, осознал внутреннюю тупиковость подросткового нонконформизма (которая часто основывается на юношеской гиперсексуальности и попахивает смердяковщиной, кстати, Свияжск, по-моему, идеальное место для постановки «Братьев Карамазовых»), он вырос, успокоился, но получается искусственно, словно как Дмитрий Карамазов силится стать Алешей Карамазовым.
Сразу хочу отметить, что актеры тюза великолепные. Феодори вообще считает, что Казанский тюз был великим театром России. Ну вот, например, фраза Клавдиева из монолога реки «Волги» о людях, проговариваемая эпически: «Они эксплуатируют мои ресурсы». По-моему, это скорее какая-то антипоэзия, что-то слышится марксистское, получается соединение марксизма с Гомером, конфуз, как говорил Лев Гумилев, химера. По поводу текста богатыря о Троцком Артем Силкин сказал, что он выглядит лубочно, слишком примитивно. Действительно, это пародия на сказ, этой попыткой «под сказ» с протяжным завыванием рассказывал свою историю и артист тюза, видимо, подчеркивая монотонно-мелодичностью сумеречное состояние сумасшедшего русского богатыря, разворотившего выстрелом из орудия бронепоезд Троцкого. Легенду о Пегасе тоже слушать было тяжело, если бы не талантливый актер Егоршин, который харизматичен и даже гипнотичен. В татарской мифологии Пегас соответствует Тулпару. Но Свияжск – земля православная, отношение РПЦ к языческим мифам, известно, не комплиментарное. Татарский Тулпар вряд ли на православной земле мог бы родиться.
Как Феодори ухитрился на основе таких слабых текстов создать спектакль - это лишь доказывает его талант. Особенно удачным был макет острова, который в спектакле словно жил своей отдельной волшебной жизнью. Луковицы с зелеными ростками превращались в маковки церквей, буханка черного хлеба, накрытая развернутой книгой, и окурок превращались в домик с дымящей трубой. Горели маленькие свечки, что символизировало суть православной жизни острова, огонь веры. Это было интересно, а вымученные тексты только вносили диссонанс. Клавдиев - сын режиссера из Тольятти, бывшего зэка, сидевшего вместе с Георгием Жженовым в Норильске. Он наверняка должен «чувствовать» бывший лагерь смерти на острове, но изящно обошел «неудобную» тему, которая может отпугнуть туристов. И появлялось ощущение внутренней неправды, фальшивости, натянутости. А между тем на острове присутствует странная звенящая пустота, город не избавился от проклятия места убийства и ощущается как неживая картонная декорация, в городе нет жизни, при всей его внешней красивости в нем отсутствует благодать святого места. Вот с этим нужно что-то делать, иначе город так и останется мертвым городом, и даже Волга вокруг него «мертвая».
Театр всегда основан на правде, на остром проникновении в историю и современность. Клавдиеву нужно было драматически «столкнуть» Ивана Грозного, основателя Свияжска татарского предателя Шах-Али, девочку Матрону, которой явилась Божия Матерь, императоров, посещавших Свияжск, наставников монастырей и свияжских святых, Троцкого, начальника лагеря смерти - а кто он, где живут его потомки, зэков, которых здесь расстреливали, главврача сумасшедшего дома, да и самого Силкина и Шаймиева с их идеей возрождения города. Вот это была бы диалектическая история. Вот тогда это был бы «единственный берег», создавать легенду, что крылатый конь Пегас (Тулпар) родился на месте сталинских расстрелов и сумасшедшего дома и живет здесь, и дарит вдохновение поэтам и режиссерам - это, конечно, в стиле «новой драмы», совсем парадоксальный цинизм.
Второй спектакль - Регина Саттарова представила спектакль «Свияжское время» по тексту казанца Павла Полякова. Действие происходило на лубочном дебаркадере Свияжского яхт-клуба под кваканье лягушек и звук моторов катеров. Шесть женщин ходили по дебаркадеру и бросали в замедленном темпе отрывистые предложения. Всех поразила Анастасия Радвогина, которая по силе таланта напоминает молодую Розу Хайруллину. Прием Саттаровой - длинная пауза после короткого, ничего не значащего предложения героинь, сталкивает одновременно и внешнюю пустоту Свияжска, и внутренний гул неискупленных преступлений города-кладбища. Возникает ощущение, что ты живешь на вулкане, и вот эта невидимая внутренняя жизнь и есть реальная, так что здесь прием Саттаровой перекликается с методом Волкострелова, когда он всегда стремится заглянуть «за поверхность». За каждым объектом, за каждой точкой пространства Вселенная. Везде идет вечный бой добра со злом. И этот прием, хотя он был затянут, настоящая художественная находка Саттаровой, большого режиссера.
Сзади зрителей по дороге подъезжает машина, и парень кричит актрисам на дебаркадере: «Девушки, поехали кататься». На что следует хором обиженный гордый ответ: «А мы не девушки». Типа того, что пошли вы все на фиг со своей пошлой и занудной девственностью. Это прозвучало как кредо Саттаровой. Не совсем понятно, почему в эскизе Саттаровой одни женщины, такое впечатление, что в Свияжске мужчин нет, все убежали и это город провинциальных амазонок. Складывается ощущение, что вся провинция держится на женщинах.
Песня о «чудо-острове» с кокосами и бананами, завершающая спектакль, у меня опять отмоталась на 80 лет назад, что здесь было в 1936 году, как этим зэкам чунга-чангу устраивали, ведь они все здесь лежат и слышат эту песню. Почему так остро реагирую - в те годы у меня был здесь расстрелян дед, учитель, директор школы в Закамье, прекрасный скрипач. Все забыли, нет, даже страшнее: эти молодые, у которых еще сердца для чести живы, хотят прожить удобно, закрывая глаза на правду, не беспокоя совесть. Словно в пику Солженицыну возникает обращение к поколению «жить по лжи». Туда ходи, сюда не ходи. В принципе очень удобно, такой эстетствующий эскапизм. Вот только гони историю в дверь, она войдет в окно. В индуистском учении о карме есть постулат - за каждое преступление нужно отвечать, карма догонит. Она может замедлить, но тем тяжелее будет расплата. В сущности, Свияжску нужна исповедь и тогда святость острова может вернуться. Вопрос еще в том, была ли там святость для татарского народа, и от него никуда не уйдешь. «Живой город» поставил эскиз о сталинских репрессиях в подземелье на улице Баумана, а здесь не решился, отмолчался.
Пожалуй, наиболее интересным был подход к Свияжску Дмитрия Волкострелова. Он представил свой спектакль «Музей мест которые». В 15 локациях, огороженных ленточками, актеры читали тексты, рядом были таблички, характеризующие эти места «силы». Вроде никакого содержания в «местах» и текстах не было, но это был настоящий дзен-буддизм на православном острове. Волкострелов проникал внутрь фальшивой атмосферы острова, пытался играть на этих местах как на музыкальных инструментах, выстраивая свою языческо-шаманскую природную мелодию, при этом поразительным образом иллюстрируя мысль, что везде Бог, везде Христос и его невозможно коммерциализировать и приспособить под свои потребности, под это глупое слово «имидж», которое, в сущности, есть синоним фальшивости. Музыкальная пьеса Кейджа выражала дзен-тезис о звуке хлопка одной ладонью в пустоте. Наполненность пустоты, музыкальность внутренней пустоты, остановка механического сознания и возвращение к самому себе, истинному или, по крайней мере, более близкому Богу, таков смысл дзен-театра Волкострелова, опирающегося на принцип внешнего абсурда, абсурда поверхностного сознания и внутренней гармонии, скрытой в каждом человеке. Наблюдая театр Волкострелова, словно выпрыгиваешь из лубочного пространства обрывков стандартных штампов и открываешь глаза в иной реальности. Человек просыпается от сна майи, от социализации и возвращается к себе. Паузы Саттаровой тоже есть «волкостреловщина».
Но и у самого Волкострелова есть внутренний изъян. В нем отсутствует дальнейшее единство, дальнейший шаг к любви к миру и Богу, он хорош тем, что взрывает фальшивость стандартного театра, но волны теплой любви к миру затем не возникает, атмосферы горящих углей Тарковского. Волкострелов пытается иррационализировать рациональное. Но не возникает ли при этом новое прокрустово ложе для божественного вдохновения? В сущности даже одежда Волкострелова, белая рубашка и черные брюки, характеризовала его именно черно-белое рационализированное холодное петербургское сознание «белых ночей», медицинской поэзии, а наш казанский театр очень теплый, цветной, звонкий, радостный по внутреннему историческому самосознанию.
Что напрягало в III театральной артели - есть уже элементы повторов, топтания на месте, частично этот прием уже исчерпан, «эскизы» несколько надоедают. Словно вроде театр и не совсем театр, игра в театр, понятно, что денег нет, не от хорошей жизни люди мучаются, но все напоминает тришкин кафтан. Там заштопали, здесь рвется. Вроде силы есть, интересные подходы, но очень герметичная атмосфера, словно люди творят сами для себя, боятся реальности, боятся выйти к жизни. Может ли драматург за неделю написать качественный текст? Представил Чехова или Шекспира в таком положении. Получаются черновики пьес, все наспех, поток черновиков. В театре важен спектакль, превращение в тотальную лабораторию, злоупотребление «лабораторностью» убивает театр, убивает магию театра, примерно как Базаров лягушек резал.
Да и скоро, наверное, они вырастут, приходит пора определяться, наступает кризис среднего возраста. Все время молодые режиссеры, возникает эффект замыленного молодого глаза, когда простое отсутствие опыта выдается за манифест, за новое откровение. А часто изобретается велосипед, хотя провозглашается уникальный прорыв. Накопление потенциальной энергии состоялось, когда же количество эскизов перейдет в качество? Или мы так и будем бесконечно наблюдать черновики, прообразы несостоявшихся спектаклей в казанском театральном процессе? Какой будет IV артель?
Рашит АХМЕТОВ.