Постсоветский мир глазами классиков

     20 лет назад на обломках Советского Союза образовалось 15 новых государств – неравнозначных осколков прежнего монолита. Общая история распалась на 15. Большинство исследователей советского периода изо всех сил пытаются с тех пор уследить одновременно за всеми. Как рассказывать о них?
       Спустя годы стоит признать, что западные комментаторы не смогли предсказать или объяснить, что произошло с этими странами – их переходы от одного кризиса к другому, странные гибридные политические системы, постоянную нестабильность.
       Комментаторы уже давно пытаются проецировать модели остального мира («переход к рыночной экономике», «эволюция партийной системы») на страны, чьи истории и культурные традиции сильно отличаются от Запада и зачастую друг от друга. Я читал всякие умные рассуждения об «этноцентрическом патриотизме» российского премьер-министра Владимира Путина, его «ловушке назначенческой демократии» и создании им «нео-вотчинного государства». Из этого жаргона я отобрал одну-две хорошо выстроенные модели, пригодные для Путина и политологов, но не дающие необходимого мне понимания жизни общества.
       Так возникла не столь уж и легкомысленная идея: а что если отложить в сторону учебники по политическим наукам, когда речь идет о попытке понять бывший Советский Союз, а вместо этого открыть страницы Николая Гоголя, Антона Чехова, Федора Достоевского?
       Это не просто умозрительный эксперимент – работы этих авторов, написанные в 19 и начале 20 веков, оказались удивительно применимы к современной политике на широких просторах постсоветского пространства, идет ли речь о неожиданной хрупкости авторитарного правления Путина в России или о перманентно неудачных попытках модернизации соседней Украины. Тому есть причина: большинство стран бывшего Советского Союза являются наследниками двух столетий российского самодержавного правления, которое, уж так получилось, породило величайшую в мировой культуре литературу. Некоторые утверждают, что они тесно взаимосвязаны: суровые времена царской цензуры, скука государственной службы и потребность образованных классов в интеллектуальной пище способствовали появлению великих произведений. Пушкин и Толстой, Гоголь, Чехов и Достоевский были больше, чем просто культурные интерпретаторы – они были публичными знаменитостями и основными моральными и интеллектуальными рупорами своего века. Их боготворили, потому что в их героях читатели узнавали себя – и до сих пор продолжают узнавать.
       В своем удивительном бестселлере 2010 года «Одержимые» (The Possessed) Элиф Батуман (Elif Batuman) приводит убедительные доводы, почему русская литература может быть ориентиром во многих жизненных вопросах – больших и малых. «Татьяна и Онегин, Анна и Вронский», – пишет она, упоминая некоторые наиболее известные канонические русские персонажи, – «любые их шаги – в загадке человеческого поведения и природы любви – связаны с русским языком».
       Моя идея несколько более скромная: кратко показать, как три великих произведения русской литературы можно наложить на истории трех постсоветских стран, к которым западные наблюдатели проявляют наибольший интерес – России, Украины и Грузии. Эти классические работы, каждой из которых более ста лет, дают конкретные детали и величественную панораму, которых не хватает на книжных полках, полных перенасыщенного всевозможными моделями политического анализа.
 

Россия как «Ревизор» Николая Гоголя

      Большим бременем России остается то, что она так и не избавилась от привычки к феодализму и персонификации власти. Вплоть до конца 19 века закабаленные крепостные составляли большинство населения России. При этом помещики также не были свободны – они служили государству и владели собственностью по милости царя. Советская система восстановила эту иерархию, на этот раз в виде централизованной собственности при монополии Коммунистической партии. В последние годы Путин возродил систему в новой упаковке для постсоветский эпохи, введя так называемую «вертикаль власти», при этом даровав своим гражданам гораздо большую степень личного пространства.
      Но Путин недавно обнаружил, что система оказалась удивительно хрупкой. Она требует постоянного обслуживания, так как построена на цепочке зависимостей, смазанной фаворитизмом и откатами и пронизанной подозрительностью и лицемерием.
       Она может сломаться быстро. Царь может стать слишком своевольным или заболеть, или закончатся деньги, чтобы платить по счетам, а граждане России вполне способны бросить вызов своим правителям, если поймут, что это стоит усилий. Как выразился специалист по России Сэм Грин (Sam Greene), «Существует распространенный миф, что русские ... пассивны. Это не так: русские агрессивно неподвижны». Под этим он подразумевает, что русским присущ природный консерватизм – они предпочитают сосредоточиться на стратегии выживания и не делать рискованных шагов, способных ухудшить их положение. Однако, если они почувствуют, что «король-то голый», они будут протестовать. Именно так произошло в 1989 – 1991 годы, когда все советское здание рухнуло, и в более скромных масштабах – в последние месяцы из-за фальсификации декабрьских парламентских выборов.
       Это неумолимо подводит меня к «Ревизору» Николая Гоголя. Гоголь – мастер карикатуры на российскую жизнь. Можно сказать, что он яростно пристрастен в отношении России. Его единственная полночастная пьеса стала величайшей сценической комедией в России и ее самой разрушительной сатирой, зеркалом российской привычки воспроизводства ничтожного деспотизма от царя до крепостных. Когда Николай I посмотрел постановку в 1836 году, он произнес ставшую знаменитой фразу: «Всем досталось, а мне более всех!»
       Сюжет прост: коррумпированного городничего небольшого городка предупредили о приезде государственного инспектора из Санкт-Петербурга с целью проверки, как ведется управление местными делами. Это вызывает панику! Каждый берет взятки, деньги на новую больницу «распилили» и ничего не построено, а в присутственных местах «в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками».
       Тогда городничий и его подчиненные по роковой ошибке принимают молодого человека, живущего в городской гостинице, за инспектора. Хлестаков, как зовут гостя, на самом деле мот, беспардонно берущий в долг, потеряв все свои деньги в карточной игре. Он быстро воспользовался подобострастным вниманием городских чиновников, обирая их и приударяя за женой городничего и его дочерью под сумасбродные выдумки о жизни в Санкт-Петербурге.
       Так же, как в русской истории прошлого века, в развязке пьесы – бунт, абсолютизм и крах. Толпа недовольных купцов жалуется приезжему на злоупотребления городничего. А он огорошивает их заявлением, что Хлестаков женится на его дочери и забирает семью в Санкт-Петербург. Городничий куражится над запуганным купцом: «Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? – Оттого, что мое взяло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья, втоптал по самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил».
       Затем ситуация переворачивается. После отъезда Хлестакова из города почтальон тайно вскрывает письмо, в котором мошенник хвастается, как всех облапошил. Все иллюзии рассыпаются, и город онемел от новости, что прибыл настоящий инспектор правительства. В конце концов, обезумевший городничий обращается к своим подчиненным и зрителям: «Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!»
       В путинской России, как и при Николае I, каждый знает свое место и повязан коррупцией – в силу собственных интересов или инерции, либо того и другого одновременно. Но все зависит от человека наверху – царя, мэра, президента. Когда иллюзия власти испаряется – инспектор оказывается мошенником, президент переусердствует – все может рассыпаться быстро. В пьесе порядок восстановлен довольно быстро: новый инспектор подчинит своей воле. В знаменитой финальной «немой сцене» спектакля, однако, персонажи теряют дар речи, и мы видим момент животного ужаса.
       Беда России в том, что она постоянно балансирует между самодержавием и общественным срывом – это большинство россиян испытали в постсоветские 1990-е годы. Ревизор представляет ту же дилемму. Если Гоголь чему то и может научить сегодня тех, кто в России участвует в гражданских протестах, то его урок состоит в том, что они должны стремиться к изменению самой системы, а не к замене человека во главе ее.
 

Украина как «Вишневый сад» А.П. Чехова 
 

      Украина – большая, мирная страна, которая не слишком стремится произвести впечатление на мир. У нее нет комплекса сверхдержавы своего большого соседа и ядерного оружия, чем она напоминает Канаду по соседству с Соединенными Штатами.
      Конечно, пост-советская государственность на Украине в настоящее время реальна и необратима. За два десятилетия своей независимости она дважды добивалась того, чего не смогла Россия: перехода власти от правительства к оппозиции.
       Это не принесло, однако, ощутимых материальных последствий для простых людей. В одном из недавних исследований Pew Research Center по России, Украине и Литве самые негативные оценки исходили от украинских респондентов. Более половины из них заявили: они не одобряют постсоветский переход к многопартийной демократии и рыночной экономике, что превышает данные по России. Почти три четверти сказали, что простые люди «не слишком выиграли» или «совсем не выиграли» от перемен после 1991 года. Высокий уровень коррупции является фактом жизни. Украинские политики также отошли от смелой гражданской активности Оранжевой революции 2004-2005 годов, когда протестующие отвергли подтасованные выборы после того, как Виктор Янукович поспешил заявить о победе над кандидатом от оппозиции Виктором Ющенко, но президентство Ющенко оказалось таким неутешительным, что в 2010 году Януковича все же выбрали.
       Похоже, страна, по оценке ученого Лилии Шевцовой, «потерялась в переходе». На международном уровне вместо того, чтобы выступить в роли динамичного связующего моста между Европой и Россией, Украина превратилась, по выражению моей коллеги Ольги Шумило-Тапиола (Olga Shumylo-Tapiola), в «серую зону» где-то посередине. Украина застряла.
       Это отсылает меня к прекрасному Антону Чехову, поэту мирской жизни. Лучше, чем какой-либо автор, Чехов описывает драму, происходящую без драматических событий. Известны его знаменитые слова о том, что люди просто едят свой обед, и в это же самое время складывается их счастье или рушится их жизнь.
       Многие из его персонажей имеют очаровательную, но фатальную привычку обдумывать великие мысли, в то время как мир проходит стороной. Может быть, мы сможем лучше понять невыразительность президентства Ющенко, если сравним его с крайне симпатичным подполковником Вершининым в «Трех сестрах», который проводит большую часть пьесы в мечтательности, предсказывая, как через двести или триста лет жизнь на земле станет невообразимо прекрасной и изумительной, одновременно будучи совершенно не в состоянии действовать в настоящем.
       Но именно последняя пьеса Чехова «Вишневый сад» лучше всего выявляет дилемму бытия Украины. Действие происходит примерно в 1900 году. Очаровательная, но непрактичная аристократка Любовь Раневская возвращается из Парижа в свое родовое имение на востоке Украины, чтобы продать свой дом с его знаменитым вишневым садом и оплатить гору долгов. Целый социальный срез эпохи проходит через этот дом: богатый новый предприниматель Ермолай Лопахин, сын крепостного, который теперь может позволить себе купить и срубить вишневый сад, революционный «вечный студент», который объявляет, что он «выше любви», изгнанные немецкие гувернантки, обедневшие соседские помещики и бесцеремонные слуги, которые высмеивают своих хозяев.
       Они все находятся в этом доме, думая, что говорят друг с другом, но на самом не слышат друг друга. Мы это видим, а они нет.
      Спектакль приближается к драматической развязке. Поместье выставляется на аукцион, и бывший крепостной Лопахин торжественно покупает его. На вечеринке с заказанными им цыганскими музыкантами он пытается утешить Раневскую: «О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь». Но нет никакой революции, лишь более мягкая кутерьма. Все просто куда-то едут – или назад в Париж, как в случае с Раневской. Ее ленивый аристократичный брат устраивается на работу в банк. Только Фирс, пожилой глухой слуга, остается в заброшенном доме, да и то по ошибке.
       Смешавшееся наследие, упущенные возможности, торжество новых денег, переход без прибытия в конечный пункт. Это история Украины, современной европейской страны с 45-миллионым населением, которая на самом деле никуда не движется. Сквозь поэтическую вуаль «Вишневого сада» видится одна из ключевых проблем Украины: мыслители, мечтающие о смелой новой жизни – в их случае, о судьбе своей страны в составе Европы – на самом деле не знают, как сделать это. Но Чехов назвал «Вишневый сад» комедией. Он хочет, чтобы мы поняли: на нас страдания не заканчиваются. По крайней мере, происходящее сегодня на Украине более похоже на комедию, чем трагедию. Но могут ли ее граждане начать по-настоящему обсуждать свое будущее?
 

Грузия как «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского
 

      Все 15 республик Советского Союза, которые получили независимость 25 декабря 1991 года, были, за исключением России, отцеубийцы: они убили своего русского отца, чтобы получить свободу. Везде разделение было болезненным, но нигде настолько, как в Грузии – стране, чья элита на протяжении более двух веков империи установила тесные связи с русскими через аристократию, православную церковь и большевистское братство. История осложняется тем, что в 20 веке на протяжении 30 лет жестоким родителем был обрусевший грузин Иосиф Сталин.
       В 1991 году Грузия после острой вспышки национализма, когда она покончила с советской властью, убила и Россию, и свой собственный комплекс Сталина. За годы драмы и гражданской войны сменились два президента. Затем в ходе мирной Революции Роз 2003 года в Грузии получивший образование в США адвокат Михаил Саакашвили, которому тогда было всего 35 лет, совершил еще один акт отцеубийства, сместив человека, некогда бывшего его покровителем – грузинского лидера-ветерана Эдуарда Шеварднадзе. Саакашвили заявил, что он перешагнет через целое поколение в Грузии и о том, что стране необходимо «начать с нуля». Ушла практически вся бывшая бюрократия с ее правилами. Пришла группа 20 – 30- летних новичков с западным образованием, сформировав самое молодое правительство в Европе.
       Теперь посмотрим на последний роман Федора Достоевского «Братья Карамазовы». Как и в новейшей истории Грузии, все сюжеты Достоевского о кризисе и разоблачении – как реальных, так и воображаемых. Драма и ее философское осмысление происходит через судьбы романтичных, импульсивных, любящих жизнь героев, вовлеченных в постоянные споры – ну, чем не грузины!
       В этом романе убивают отца-тирана, и даже если ни один из троих его сыновей не сделал этого, каждый из них должен преодолеть в себе тайное отцеубийственное желание видеть старика мертвым. Наиболее интересный образ Достоевского – чрезвычайно умный 24-летний студент Иван Карамазов. Он одержим утопическими теориями о том, как прекратить страдания в мире и готов рассматривать крайние меры, чтобы это произошло.
       В самой знаменитой главе книги Иван рассказывает легенду о Великом Инквизиторе Испании 16 века, упрекающем Иисуса Христа в том, что он наделил человечество «бременем свободы выбора», которая принесла одни несчастья. Вместо этого он представляет в своем воображении небольшую касту просвещенных правителей, которые будут управлять массами в их интересах, при этом ослепляя их нарочитой мистификацией. Великий Инквизитор говорит Христу: «И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны».
       Иван очень напоминает сегодняшних молодых грузинских реформаторов: напористых, гордых и философичных. В современном воплощении он, возможно, получил бы образование в Соединенных Штатах по стипендии Эдмунда Маски, служил бы в ранге заместителя министра и был бы активным блогером – 24 часа 7 дней в неделю – с колонкой в корпоративном журнале новой элиты Tabula.
       У меня были интернет-дебаты с одним из таких грузин несколько месяцев назад. Он упорно поддерживает использование правительством США «жестких методов допроса» в отношении подозреваемых в терроризме во времена Джорджа Буша младшего, в то время как я называю это «пыткой». Когда я написала, что он напомнил мне Ивана Карамазова, он ответил: «Я бы не обратился к Достоевскому за советом в вопросах военной стратегии и тактики. Обращение к индивидуальной морали – философская ошибка, которая приводит к морально непростительным катастрофическим последствиям». На мой взгляд, идеальный ответ Ивана Карамазова!
       Новое грузинское поколение, конечно, сделало впечатляющие вещи. Во многих отношениях Грузия преобразовалась после 2004 года. Налоговая и таможенная системы реформированы, государственная служба модернизирована, планируются новые города и транспортные системы. Но все это имеет свою цену. Новая элита воспринимается как высокомерная и непредсказуемая – это одна из причин, почему она дала себя втянуть в войну с Россией летом 2008 года. Коррупция и преступность, поразившие Грузию на протяжении целого поколения, были подавлены – но ценой создания новой устрашающей полиции, которая, как кажется, не отвечает ни перед кем.
       По данным депеш Госдепартамента США, опубликованных WikiLeaks, наиболее яркий выразитель грузинской элиты Гига Бокерия рассказал посольству США в Тбилиси в 2008 году: грузинский президент «считает, что у него нет такой роскоши, как достижение консенсуса в целях проведения необратимых демократических преобразований в Грузии», и что «реформа остановится», если оппозиция одержит верх на выборах. Эта идея «сначала реформы, потом демократия» (еще она формулируется как «цель оправдывает средства») на самом деле представляет собой философскую концепцию, которая выходит за рамки большевизма 20 века и ведет к русским радикальным мыслителям середины 19 века. Достоевский разъясняет, как это опасно: в его романе настойчивое следование Ивана Карамазова рациональной утопии и переживания, связанные со смертью отца, вызвали у него галлюцинации на грани нервного срыва. Грузинское правительство по-своему находится в схожей позиции. Но предупреждение есть.

("Foreign Policy", США)