Пепельный джинн (памяти Володи Соловьева)
Стоит ваза на столе. Твои почти два метра уместились в емкости ее, ты стал в ней пепельным джинном. Тебя выслали из Германии, чтобы похоронить здесь, на родине. А была ли она у тебя, родина? Лишенный корней – перекати-поле, ты мчался по пыльным дорогам в поисках счастья. Нашел ли ты его или так напрасно прогонялся за ней, за той «Синей птицей», была такая популярная песня 80-х, в которой о том, что все в вечных поисках этой птицы «цвета ультрамарин». Ты, рожденный в СССР, был октябренком, носил пионерский галстук, потом вступил в комсомол. Ты посещал всевозможные кружки и студии Дома пионеров. Ты чего-то хотел, о чем-то далеком мечтал и потом эмигрировал, когда это стало можно, когда пал так называемый «железный занавес». Рухнул СССР и все преграды с ним.
Ты думал, там тебе будет лучше. О, наивный мечтатель! Гнался за счастьем, летел к нему самолетами, поездами дальнего следования, вечно в пути, вечно в дороге. А оно, счастье, было рядом. В самом тебе это счастье. В пещере дикой, в шалаше можно быть счастливым и совершенно несчастным в раззолоченном дворце – так учили нас. Но так ли это? Сколько сомнений и как хотелось все попробовать, вдохнуть воздух свободы, надоело маршировать под «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы – пионеры, дети рабочих!». Хотелось чего-то свежего, нового, надоело слышать: «Партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть!». Хотелось все переделать, все перекроить по-своему. А сколько раз, еще живя в СССР, ты начинал новые дела и бросал на полпути. Увлекся карате, хотелось быть сильным и жить без страха, но до мастера не дотянул. А потом театр, пантомима. Тебе нравилось играть своим телом, изображая все что угодно: и волну, и ветер, и пламя, все-все. Ты будто думал телом, но и это наскучило.
Стал читать книги, все больше философию. Длинный, худой, разъезжал на велосипеде как некий русский ковбой или Чингачгук местного масштаба, тусовался в мастерских художников, сам пытался рисовать, поступил в Архитектурный институт. Но проектировать унылые стандартные здания надоело, и снова все бросил к чертям. В мастерских стали нести тебе, «русскому индейцу», огненную воду, она утешала тебя и делала мир немного лучше. И все-таки ты эмигрировал, окончательно разуверившись в совковой действительности и потом в хаосе перестройки. Гибкий как змей ты уползал за границу, вез с собой Бунина, полное собрание, которое добывал в Москве с великим трудом в «Букинисте», а потом, опаздывая на поезд «Москва – Казань», запрыгивал в последний вагон, а товарища коротышку оставил на перроне, он не мог поспеть за тобой и потому приехал следующим. Журавлиные ноги тебе тогда помогли успеть на последний поезд и убежать за границу чуть позже.
Ты любил умные речи и слова, говорил всегда длинно и тягуче, можно было уснуть под звуки твоего голоса, а может, это от тоски выговориться хотел, это уже после долгих лет эмиграции, когда я слушала твои разговоры по скайпу. Ты все спрашивал, как мы здесь живем, я тебе говорила, присылала фото, но ты все думал, что здесь все по-старому, по–советски: и очереди, и отсутствие колбасы, и талоны на мясо, ты так думал, тебя трудно было переубедить. Тебе хотелось верить, что не зря ты убежал. И хотя, по сути, там, в чужой стране, ты оказался совсем никому не нужным, ты пытался жить по-своему. У тебя была мастерская и жилье одновременно. Пытался писать картины, делал множество фотографий, прикупил себе дорогущую оптику. Ты ходил по улицам чужого тебе города и снимал все на пленку, но все же лучшие твои фотографии те, что ты снимал здесь, на «совковой» твоей бывшей родине. Ты устроил выставку, и как ты был счастлив этим.
Твои фотографии долгое время висели в немецком кафе, а потом хозяин кафе за аренду помещения почти все твои фотографии отнял. Чужая страна и чужие правила, там за все нужно платить. Живя на пособие по безработице, ты экономил на еде, собирая вечерами просроченные продукты, которые в конце дня выставляли местные супермаркеты, чтобы на оставшиеся деньги покупать аппаратуру, кисти, краски, все, что нужно было тебе, чтобы творить и чувствовать себя свободным. Но свобода была призрачна, иллюзорна. Ты вытаскивал клещей у собак – пять марок за штуку, ты подрабатывал дворником, чтобы летом приехать в бывший Союз и блеснуть подержанной, почти со свалки иномаркой, каким-то средством для мытья посуды, разной чепухой из секонд-хэндов, жвачками и маркерами, которые воспринимались местными аборигенами бог весть за что. Но это было вначале, а после стало смешно.
Последнее время ты часто звонил, наверное, чувствовал приближение смерти. Ты живо всем интересовался, вспомнил старые свои фото 80-х, оцифровал их и все читал Бунина мне вслух. Ты пил дешевый алкоголь, он делал на короткое время твою жизнь лучше, а потом снова депрессия и тоска. Ноги твои стали пухнуть, ты перестал выходить из своей берлоги и только кричал в полночь по телефону: «Скайп, включи скайп!». Я объясняла, что у нас два часа разницы во времени, но ты ничего не хотел слышать, тебе немедленно нужно было поговорить.
И вот ты умер внезапно, уснул и все. И вернулся на родину в этой вазе, пепельным джинном вернулся. Похоронили тебя рядом с родителями, может, обрел после смерти своей ты снова корни свои, как знать? Пепельный джинн, навсегда заключенный в вазе, присланной из германского крематория, но все-таки душа твоя вечна и свободна, теперь по-настоящему свободна.
Елена ЧЕРНЯЕВА.