Исповедь женщины
Сколько у Вас детей, Ирина Анатольевна?
– Один, да и то горький пьяница непутевый, безработный, всю пенсию мою пропивает.
– А что так вы детей не любите, были еще, глядишь, и хоть кто-то помощником был, утешением. А то как же все живем для себя, а потом хотим, чтоб на старости о нас кто-то заботился.
– Как не любить детей? Я их просто обожала всегда, но не повезло мне, не тот человек рядом оказался, который бы поддержал меня в этом. Они дети все ангелы поначалу, это после, под давлением обстоятельств жизненных, превращаются в свою противоположность. Вот так и у меня мой Котенька и тот тоже не стал бы пьяницей, если бы повезло ему с отцом, а мне – с мужем. Ведь дети – они не просто так деградируют, все постепенно получается, не может у несчастной измученной женщины счастливым ребенок быть, не у кого ему научиться счастью-то этому, вот и становится неприкаянным, бесцельным, пустым человечиком, потому как едва ли не с рождения своего всегда как бы лишним был, всегда обузой воспринимался. А то вы думаете, откуда столько пьяниц берется да неудачников?
– А что, он сразу-то, ваш муж, был таким плохим?
– Да со стороны было и не скажешь, что он плох, хоть чем-то. Люди даже завидовали, красавец, статный, видный мужчина, только как бы без стержня какого-то особого, без желаний что-то сделать нужное, важное, кажется, кроме своей персоны он ничего и не замечал.
– А как же вы познакомились, сошлись, как жили без любви-то?
– Ну, как жили, любовь-то она вроде и была, только может то и не любовь вовсе была, а так – что-то суррогатное. Он увидел меня, я из толпы выделялась, не как все была, я – приезжая. А на Юге, откуда я приехала, и одевались ярче, и были как-то пораскованнее, наверное, это и обратило на меня его внимание. А поскольку он эгоист страшный, то ему и захотелось, чтобы рядом с ним что-то необычное, яркое было, от этого и он как бы выигрывал, сам приобретал вес и значительность. А поскольку я еще и миниатюрная женщина, то он рядом со мной выглядел супергероем. Вот так-то все и завязалось, а я думала – любовь... Когда же я решила с этим покончить, о, что тут было: и признания, и даже арлекиниада – на коленочки опустился, как в мелодрамах старинных, руку и сердце предлагал. До сих пор все думаю, что это было на самом деле, фарс, комедия, еще что? А я-то, наивная, и поверила в его фантасмагории, вот такие мы, женщины, доверчивые, до чего же нас не трудно обмануть, чуть-чуть театральности, чувственности напускной, и мы ваши навек. А настоящая-то любовь – она делами, а не пафосом проявляется. А мы-то вот так и жить начали, свадьбу сыграли, правда не на собственные деньги, а на родительские. И то, не его родителей, а моих, его-то родственнички меня серьезно не воспринимали, считали, погуляет парень, да и все тут. А еще не успела им и на глаза показаться, а они заочно уж меня ненавидели, считали, видать, что их «сокровище» лучшей доли достойно. Да что их теперь судить, померли все.
Ну а тогда я собралась на Родину уезжать, нет, думаю, не получается у меня здесь жизнь устроить, в вуз провалилась, работы без прописки не найти, что еще ждать, надо возвращаться. А он, то чего его бес дернул, за мной поехал следом, билет в соседний вагон купил. Может, не нравилось ему, что птичка от него упорхнула, не знаю, а может, еще что, а он, кажется, деньги мне у матери на зимние сапоги одолжил, может, боялся что не отдам, раз уеду, до сих пор не знаю точно причины поступка его. А может, просто глупый был, кто его знает, или уж судьба так распорядилась, ведь ее говорят, и конем не объедешь. Как бы то ни было, стали мы вместе жить, а поначалу и моим родителям он не понравился, отец, конечно, пошумел, пошумел, да и успокоился, а что было делать? Тем более что, вскорости, я почувствовала, что забеременела. Для меня это было шоком, да и для него, впрочем, тоже, у нас-то и интима было всего ничего, но, видать, опыта маловато по юности своей, да по дурости. И вот интересная деталь, все получилось не где-то на чужбине, а у меня на Родине, он-то, женишок мой, видать, почуял, что скоро прогоню его и постарался, когда мы остались в доме одни, отец на работе был, мать тоже, а мы бездельники – вот и выходят-то от незанятости безобразия. Ну, как бы то ни было, а поженились мы. С его стороны никого не было, не приняли они это наше решение, правда, отец его, который был, впрочем, в разводе с его матушкой, все же заехал к нам ненадолго накануне свадьбы и деньги на колечки дал, а на саму свадьбу не остался. Но ладно, что его судить, все равно хоть как-то уважил, хоть посмотрел что да как. А было что посмотреть, жили мы тогда на Юге значительно лучше, чем они в Казани, это точно и дом добротный, и сад, и прочее, прочее… Сыграли свадьбу. А до свадьбы-то столько он мне нервов натрепал, это что-то. Я вообще удивлялась. Что такое бывает. Мне платье и прочие атрибуты быстро купили, я взяла сразу что попалось, зато он, сколько магазинов мы изъездили, в ближайшие города даже ездили – все не то, как красна барышня выбирал себе костюм да туфли, а потом, накануне свадьбы, стричься пошел. Ох, и умаял мастеров: и феном его уложи, и так не так, и это не то. Я смотрела на него и думала: «Боже, за кого это я замуж иду, а что делать, ребенка-то жалко безотцовщиной оставлять. И сейчас, я думаю, пропал у него дар актерский, не со мной ему надо было, а прямиком в театральный, весь жеманник такой, что те барышня кисейная. Ну тогда ладно стерпелось, туфли для себя достать не смогла – все в дефиците было, купили босоножки белые, вот наверно и живу – голодранкой из-за того, что в босоножках замуж выходила, а не в туфлях, как положено. Ну, да ладно, что теперь об этом говорить. Свадьба отшумела, будни начались, вот тут-то и началась притирка характеров, я смотрю – он вовсе и не такой, каким казался раньше – скандальный, привередливый, куда и рыцарство все его подевалось, как и не было вовсе, все театр сплошной, при людях мог мне говорить и слова нежные: и «лапулечка», и «дорогулечка», и прочее, прочее, а наедине – «аки зверь рыкающий». Но все я терпела, все старалась в шутку превратить, хотя бы создать видимость счастья, хотя бы придумать его, хотя его и не было. Только дитя, святое мое, горемышное, только ради него и жила, находила я утешение в том, что жизнь во мне новая и что от меня зависит, родиться ли ему на свет белый. Что бы порой не говорил мне мой «рыцарь», однажды в гневе даже сказал, чтоб ты «сдохла вместе со своим ребенком», что бы не делал. Я ради крошечки этой терпела все. Как же мне жалко было его уже тогда, как я плакала в тишине ночей, когда выходила одна во двор или забиралась на второй этаж чердачный , где меня никто не слышал, и я говорила со своим еще не родившимся крошкой, я почему-то тогда чувствовала уже, что это мальчик. Я говорила ему: «Прости меня, крошка мой, что не в любви ты зародился, а по глупости, прости меня, но я так хочу, чтобы жил ты и был счастливым, ведь нет твоей вины вовсе, что родители твои дураки, прости меня». И мне казалось тогда, что он, мой нерожденный еще ребенок, меня поддерживал и успокаивал. И сейчас я думаю, что, может, от того он у меня такой никчемный, что я такой несчастной была, когда его носила. Но время шло, и моему суженому что-то не понравилось у моих родителей, снова потянул он меня в Казань, да и что нам было здесь делать, на работу он нигде не мог устроиться, а сидеть на шее моих родителей тоже нехорошо. Вот и решили, поехали. Я уже на восьмом месяце, едим в поезде, грустно, муженька молодого все раздражает, то что меня стошнило от морской капусты, и ему пришлось убирать за мной, то еще что-то не помню, но поездка для меня была безрадостной, ехала, потому что надо было ехать. Но в Казани снова ждали испытания. Дом был почти в центре, под снос , где прописан был мой муженек, и временно выписывался, чтоб нас расписали у меня на Родине, дом этот спорный был, и так и пришлось походить по разным инстанциям, чтоб его вернули на постоянную прописку мужа моего, да за одно, чтоб и меня прописали. Однако дед моего мужа , гремя медалями и всякими удостоверениями, говорил: «Вы мне внука пропишите снова, это он по ошибке уехал, временно, на несколько месяцев, а ее не надо, пусть обратно уматывает». И тогда человек, который сидел там в исполнительном комитете, посмотрел на меня с жалостью, а живот у меня уже был огромный, и сказал: «Как же это же ваш правнук, дедушка, законный, они расписаны все как положено, вы не хотите правнука прописывать в свой дом?» и подписал документы, чтобы нас всех прописали: мужа, меня и, естественно, в будущем того ребенка, который скоро родится. И я сейчас думаю, что этот чиновник, как бы их не ругали, оказался настоящим мужчиной, он все понял правильно, его подпись решила и мою судьбу. Я не знаю, кто это был точно, может, именно тот чиновник, который после выкупил икону Казанской Божьей матери, не знаю точно, но в лице его Казань приняла меня в свои жители. А муж мой – он спокойно ждал как все устроиться, правда, порывался сказать, пусть всех прописывают, а не только меня одного, но от взгляда своего строгого дедушки как-то сникал и гас. Прописать-то нас прописали, а вот жить в том стареньком доме было невозможно, не приспособлен был для жилья, тем более с новорожденным ребенком, поэтому мы пошли жить к матери моего муженька – моей, то есть, свекрови. И вот когда я по-настоящему и узнала, что такое настоящая свекровь: это когда, по пословице говоря, «свекровь – всем кровь». Мной помыкали так, как никогда в жизни до этого. Меня заставляли делать все: стирать, варить, я была в роли золушки точно, а не в роли принцессы в их доме. Чтобы постирать, нужно было нагревать воду, свекровь жила в бараке без удобств, горячей воды не было, ванной тоже, а туалет на улице. Я не привыкла к такому, ведь у моих родителей были в доме все удобства: и ванная, и горячая, и холодная вода, и туалет, и, в общем, полный комфорт, а здесь – ад кромешный. С огромным животом я тащила тяжелые ведра, чтобы поставить на плиту для подогрева, в трескучий мороз, с огромным уже животом, я вынуждена была идти на улицу, да еще метров так за пятьдесят от барака в общий туалет. А там – антисанитария, грязь, сквозняк, естественно, никаких унитазов, все приходилось делать на корточках. Однажды, так у меня сошли воды и меня забрали на скорой в дежурный Роддом. Там я узнала, что рожать – это больно, что это муки адовы, и, к тому же, если ты никто, то никому не нужен, у меня уже ребенок пошел, а врачи спокойно пили чай и едва успели положить меня на стол. Я узнала, что значит схватки, когда так жмет, так тянет, ну с чем сравнить, наверное, в средневековье так мучили ведьм когда сжимали их «испанским» сапожком железным, а потом ослабляли хватку – вот с этим, наверное, можно сравнить муки предродовые. А потом он родился, так странно, врачи все мне говорили: "тужься, тужься", а потом сами удивились, что ребенок сам пошел, акушерка сказала: «Смотрите, смотрите, сам маме помогает: вот голова прошла, плечиком идет» . Я это слышала, все отчетливо слышала и помню, хотя была в таком беспомощном состоянии адских мук, и я видела, когда он родился, и его голенько положили на холодные весы, а они были рядом с тем столом, где была я, он был повернут в мою строну и улыбнулся мне, да, именно улыбнулся, и это не показалось мне, даже врачи удивлялись: «вот улыбается, маме», – говорили. Сейчас, думаю, может то и не улыбка была вовсе, а просто гримаска такая, ведь ребенок тоже страдает, когда рождается, но все же хочется верить – улыбка. Он как бы поддерживал меня, мой крошка, как бы говорил: «Все кончилось, все хорошо, я родился, теперь мы будем вместе». И сейчас, как бы мне хотелось сейчас, чтобы он понимал это, чтоб он не губил свою жизнь пьянками, ведь я его все равно люблю, каким бы он ни был, со всеми недостатками люблю. А кого же можно еще любить так искренне, кроме детей, кого же еще в этом чужом и жестоком мире? Когда же пришло время мне выписываться из родильного дома, то муженек мой пришел с матушкой. И тут меня снова ждало потрясение: всем женщинам, кто выписывался из родильного дома дарили цветы, мне же никто ничего не принес, просто муженек мой, хоть уже и работал на вертолетном заводе, все свои деньги отдавал матушке, а она уже и распоряжалась, куда и как их тратить. Так вот, она посчитала, видать, что я за муки свои не достойна цветов. Еще когда принесли ребенка пеленать, то мне женщины говорили, что медсестре надо цветы или там деньги, так положено, и я писала ему в записке об этом. Но, видимо, слово свекрови было закон, и ни мне, ни еще кому-то цветы не полагались. Тогда я все-таки настояла, написав еще записку, что стыдно, так медсестре надо, пусть мне не надо цветов, но так положено, надо, мне женщины тут сказали. Не знаю, каким образом он все-таки уговорил свекровь мою, и были выделены деньги на три гвоздички. Когда ребенка вынесли, свекровь, на меня даже не поглядев, взяла ребенка на руки, одернула накидку и, посмотрев на него, состроила такую гримасу отвращения, что, Боже мой, я никогда не видела, чтобы люди так могли делать лицом. Да, точно у моих новых родственничков пропадал дар лицедейства! К тому же цветы так и не вручили медсестре, а дали их мне, и то с таким видом, будто сделали мне глубочайшее одолжение, что я за эти цветы должна, как говориться, «им ножки мыть и юшку пить». Как же мне все это было больно, несмотря на то, что крошка мой, сынок мой, был у меня, но я все такая же была беззащитная, как и раньше, ведь я никуда не могла уйти, от меня зависела жизнь этого крохи, и мне нужно было его кормить своей грудью. О каких бы то смесях тогда не было и речи, это был дефицит, да и кто бы позволил бы тратиться мне на них. Мне оставляли на день по 50 копеек только на бутылку молока и булку – это чтобы я с голоду не умерла, мне же кормить надо и надо было чай с молоком пить побольше, чтобы молоко вырабатывалось. О каких бы то ни было деликатесах я и не думала, к тому же мясо тогда было по талонам. И следила свекровь, чтобы не дай Бог я лишний кусок не съела, однако по талонам полагалось мясо не только на меня, но и на крошку моего, но свекровь это мясо все получала на все талоны и сама распределяла. Кончилось это страшным истощением для меня, однажды у меня начался жуткий колит, ведь я кроме молока с чаем ничего не ела, они-то на работе обедали, только вечером кое-что ужинали. А вот я так заболела, что пришлось скорую вызывать, думали аппендицит, но все обошлось, просто истощение. Тогда она немного сжалилась и разрешила мне немного есть мяса по кусочку, когда ей уже врачи сказали об этом. А так сама не понимала. И еще постоянно кричала на меня, что я со своим ребенком мешаю ей спать, ведь ей на работу рано, а ребенок иногда ночью был неспокоен. Я не высыпалась, ничего не успевала, однажды она устроила мне скандал за невымытую сковородку, а у меня и сил-то никаких уже не было. Потом она швырнула пеленки нестиранные ребенка на пол и стала снова орать на меня, я, не выдержав, подбежала к ней и расцарапала ей щеку – это было в первый раз, но меня так довели! Она же позвала сына и сказала, чтобы он меня побил за мать, тот пытался, но я убежала и вызвала для ее сына психушку. Врачи приехали, конечно, все уладили, но это их напугало и насторожило: я не такая тихоня, как казалось им. На следующий день пришла делегация в лице деда-ветерана, он опять гремел медалями, и свекра, того самого, что к нам на свадьбу приезжал – тихого пьяницы, выгнанного когда-то из дома собственным отцом и живущего где-то у женщины в примаках, как говорят, со свекровью они были давно разведены. Но по такому случаю все собрались, что они хотели показать своим визитом, я до сих пор не могу понять, но мне не говорилось ни слова, видимо, просто продемонстрировали передо мной свою силу. Но я после этого терпеть не стала: я уехала на Родину, вместе с сыном. Через некоторое время мой муженек приехал за мной. Что это было, благородный порыв или какое-то корыстное чувство, мне до сих пор не понять. Может, и отцовское чувство не чуждо ему, как знать, думала я и, конечно, простила, и мы снова стали жить у моих родителей. Хоть и нелегально, он устроился на работу, я воспитывала ребенка, он уже бегать начал. И, казалось, все так благополучно, пока опять не пришло испытание, к которому мы были неготовы. На Юге мы хорошо питались, и я снова была здорова и счастлива и снова почувствовала, что беременна. Но каково было наше положение – между небом и землей – прописаны в Казани, а живем здесь, и как там дальше сложиться – неизвестно. Мои материнские инстинкты так сильны, и я хотела и этого ребенка, но разве смогли бы мы поднять двоих, "а как же он, мой первый, мой крошка, его придется во многом ущемлять?" – думала я. Никому ничего не говоря, мы отправились с мужем в другой город, чтобы сделать мини-аборт. Там деньги нужно было заплатить, конечно, но как-то после всего, неофициально, значит. Интересно, что меня никто не отговаривал, и из врачей тоже, от этого шага, времена были тяжелые, дефициты, нехватки всего и прочее. И муж молчал, ни слова, да и что он мог сказать тогда? Как мне было горько и больно, я тысячу раз просила у этого нерожденного прощения. Как бы я хотела тогда чтобы у нас были средства, чтобы муж мой был богат и мы бы позволили себе еще одного ребенка, а может, он чудо, а может, он мне был бы утешение, и может, и братом твоим, или сестренкой был бы, я обращалась теперь и к первенцу своему любимому. Но как случилось – так случилось. Действо было жуткое, с меня словно выдували что-то насосом, в полуобморочном состоянии мне казалось, что вокруг не врачи, а инопланетяне в серебряных шлемах надо мной. Денег я им не заплатила, так было жалко, как тогда моему мужу жалко было на цветы тратиться, так мне сейчас не хотелось платить за убитую во мне жизнь. Но это не осталось без последствий, чуть позже меня забрали на скорой: те «инопланетяне» что-то не так сделали, и я тогда едва не умерла от большой кровопотери.
И снился мне тогда в больнице страшный сон, будто стоит мой дед давно умерший, высокий такой, и рога у него почему-то на голове, и держит в руках вроде как зеркало и поднимает его высоко-высоко над своей головой и говорит мне: «Смотри, дурочка, от чего ты отказываешься», а я смотрю и ничего не вижу, только зеркало над его головой высоко-высоко и все, и тут дед берет его и с самой высоты, почти под солнцем сияющим, бросает себе под ноги, и оно разбивается на тысячи осколков. И, проснувшись, я поняла: наверное, так же по осколкам рвали из меня мое дитя, кто оно было, я не могу знать, а почему дед с рогами, это я, видимо, с рогами, что поступила так. И до сих пор меня мучает мысль, кто он был тот мой второй, зародившийся во мне, почему дед во сне так ругал меня. А потом снова сон, будто в окно кто-то стучится ко мне в виде ангела и зовет меня: «Мама, мама!» Я бегу, чтобы открыть окно и впустить его, и тут просыпаюсь, а вокруг меня все собрались.
Я лежу в луже крови, час ночи, только один дежурный врач, операцию делали без всякого наркоза: ночью не нашли анестезиолога, и потом, каждая секунда была дорога. До сих пор помню те волосатые руки старого врача, которые спасли тогда мне жизнь. Я орала на всю больницу, это были муки концлагеря, пытки всех сразу ведьм средневековья, это было даже больнее, чем роды – так я платила за свой грех, отказав ему в жизни, сама едва не лишилась ее. Но время все лечит, все забывается. Мы снова уехали в Казань, я поступила учиться, муж тоже работал, правда, зарплаты тогда почти не платили, времена такие, что люди годами зарплату не получали. И как раз тогда угораздило снова, несмотря ни на какие меры предосторожности. Теперь мы жили отдельно от свекрови, правда, все-таки купленной, хоть на часть наших денег, но записанной на ее имя квартире. И опять та же история: как жить? Что делать? Летом мы поехали на мою Родину и там моя мама по знакомству все устроила, я теперь все ей сказала, не как раньше, не стеснялась. И, что интересно, когда вот так «по знакомству», я просто уснула, ничего не заметила, не почувствовала. И совесть теперь молчала, я, видимо, заматерела в грехах, да к тому же учеба, нужен был диплом, до детей ли. Крохотка-то мой итак в детском саду позже всех оставался. Ну а дальше, кажется, жизнь пошла благополучная: снесли тот наш домик в котором мы были давно прописаны, получили мы хорошую квартиру. Живи да радуйся, а вот нет: не дает бес спокойно жить. То одно испытание, то другое. Свекра, исчерпав его ресурсы и как мужчины, и как деньгоносителя, выгнали из «прийм», и он, оставшись без жилья собственного, пришел к нам, тем более что формально был прописан еще в том стареньком домике с нами. Ну вот и пришлось снова втягиваться в совместное житье-бытье, с человеком чуждым по всем параметрам, семью ведь их давно он бросил, с сыном мало общался, особых контактов не было, а что до меня – то сразу ко мне с враждебностью настроился, будто это я к нему пришла жить, а не он ко мне, в мою семью. К тому же из тихого пьяницы он превратился в буйного алкоголика-пенсионера, то есть он постоянно дома, а значит чаще соприкасается со мной, чем с моим мужем, который постоянно на работе, только в воскресенье отдыхает. А ребенок в школе уже стал учиться, ему бы внимание больше, а тут дед алкоголик ножами кидается. Я не знала, что делать, а муж снова в стороне, будто его и не касается. А как хотелось любви, счастья, как же хотелось. Показалось, что его можно найти где-то вне дома, оказалось – нет, все это блеф, все одинаково, все эгоисты, думающие лишь о себе, фанфароны какие-то, а не мужчины вовсе на свете сейчас, повыродились-то рыцари точно. И тут в неподходящий момент снова проблемы. Дед-свекор мой грозится продать квартиру или часть свою, того и гляди на улице окажешься. Я снова беременна, но нельзя же так жить: дед алкоголик, пугающий ножами, о каких еще детях может быть речь. Муж оставил деньги на аборт, все понятно, обстоятельства не те. А может, это был шанс последний? А через год деда не стало. Вот судьба как хитро порой выворачивает, как шутит над нами. И вот сижу теперь вот со своим горемыкой– пьяницей, может, и он безвинно за всех убиенных в утробе страдает, как знать? А я ведь люблю детей, никогда бы не отказалась, если бы не обстоятельства, никогда.
Ирина Анатольевна вздохнула и перекрестилась на иконку Божьей матери в углу. «Выбирать-то мужа умно надо, от его благородства и состояния материального и твоя жизнь зависит, вот так-то, деточка», – сказала она.
Елена Черняева.
Опять чернуха. Надоело.
Вы где живете? В светлухе? Член ЕДРо?