Френсис Скотт Фицджеральд (ч.6)

     Пересадить на нашу почву фицджеральдовскую прозу, ее настроение, быт, проблемы невозможно при любом таланте, мастерстве, фантазии. Другая жизнь, другие проблемы, другие цели, даже другие мечты. Разве что на подобное мог замахнуться лишь великий мастер В.П. Катаев, но он эпигоном не был, и Фицджеральд точно не его кумир. А своего учителя, непревзойденного И.А. Бунина, он в конце жизни превзошел и по форме, и по стилистике, и по волшебству фразы. Говорю это, преклоняясь перед величайшим талантом обоих.
     Не скрою, интерес к чужой, точнее, иной жизни у меня возник после прочтения Фицджеральда. В те годы я запоем читал зарубежную литературу, широко издававшуюся у нас, слушал «вражеские» голоса, отдавая предпочтение не политике, а высокопрофессиональным передачам о культуре, искусстве, джазе. Передачам о крупнейших музеях, библиотеках, оперных театрах мира. Передачам, посвященным крупнейшим художникам, дирижерам, исполнителям, поэтам, писателям, выдающимся скульпторам и мировым памятникам культуры. Особенно волновали меня передачи о мире кино и театра, о выдающихся актерах и режиссерах. Я прослушал за эти годы сотни литературных передач Бориса Парамонова и задолго до перестройки знал и о Берберовой, и о Замятине, Гайто Газданове, Набокове, Мережковском, Гиппиус, Одоевцевой, Ходасевиче, Георгии Иванове, Георгии Адамовиче и о многих, многих других.
     Издав первые книги в Ташкенте и Москве, я, не раздумывая, оставил строительство, ушел на «вольные хлеба» и три-четыре раза в год работал в Домах творчества. С путевками у меня почти не возникало проблем, потому что однажды, в самом начале литературного пути, я прилетел в Ялту, где с упоением писал повесть «Седовласый с розой в петлице», (которая, скажу, забегая вперед, дважды выносилась на редколлегию «Нового мира», но так там и не была опубликована), моей соседкой на третьем этаже оказалась Ада Ефимовна Шатова, сотрудница Литфонда, ведавшая путевками. Отдыхала она с мужем, военным в высоких чинах, вот она неожиданно и стала моим ангелом-хранителем до конца жизни своей, пусть земля будет ей пухом. Наверное, как хозяйка путевок она приглядывалась, как работают и отдыхают писатели.
     Понимая, что появился я в литературе гораздо позже своих сверстников, у которых уже имелось по три-четыре книги, я упорно наверстывал упущенное, работал много даже в курортные месяцы в Пицунде, Коктебеле и Ялте.
     Мое трудолюбие бросилось ей в глаза оттого, что просторные балконы не были отгорожены друг от друга глухой стеной, и она могла видеть, что задолго до завтрака я уже сидел за тумбочкой, служившей мне письменным столом, на открытой веранде, никак не отвлекаясь ни на соседей, делавших рядом зарядку, ни на море, синевшее далеко внизу, ни на кипарисовый сад, раскинувшийся во дворе. Писал я и в послеобеденное время, когда большинство постояльцев, уморенные морем и жарой, отдыхали. Иногда она заставала меня за работой и в полночь, когда возвращалась из летнего кинотеатра или с прогулок по набережной. Думаю, хорошее отношение ко мне у нее сложилось и оттого, что ее очень донимали шумные соседи справа и снизу. Меня не было слышно вовсе, следуя заветам любимого В.П. Катаева, я никогда не пользовался пишущей машинкой, писал и пишу только от руки. Уезжая, Ада Ефимовна нанесла мне визит, как представитель Литфонда поинтересовалась - доволен ли я условиями Дома творчества, спросила, что я пишу, и обрадовала тем, что оставила свои телефоны и, прощаясь, разрешила обращаться прямо к ней, если возникнут проблемы с путевками.
     Спасибо вечное, дорогая Ада Ефимовна, благодаря вам, я написал много романов, десятки повестей и рассказов. Я любил Дома творчества, мне в них плодотворно работалось, жаль, что они исчезли навсегда. Наверное, у ее детей или внуков сохранились мои книги, которые я дарил ей с искренней благодарностью.
     Но поговорим о «вражьих» голосах. Зимой в Малеевке, особенно в хорошую погоду, сразу после обеда, а иногда и ночью перед сном, после кино, многие писатели выходили погулять. Кто прогуливался во дворе по тщательно очищенным от снега аллеям, а кто гулял вне территории. Сложился и маршрут до деревни Глухово, где жили многие сотрудники, работавшие в Доме творчества, туда иногда днем писатели бегали за водкой, хотя в обед в писательской столовой работал бар с очень богатым ассортиментом. Гуляли и сложившимися компаниями, и вдвоем, и в одиночку. На прогулку перед сном я выходил, прослушав или «Би-би-си», или «Голос Америки», или «Немецкую волну», или радио «Свобода», где работали перебежчики первой волны из СССР. Ни одной из радиостанций я не отдавал предпочтения, мой интерес зависел от тематики передач. Интересные программы анонсировались заранее, и я их не пропускал, отказываясь и от кино, и от прогулок, даже от интересных посиделок. Заранее ни с кем о прогулке я не сговаривался, мой ночной моцион зависел только от выполнения дневного плана в четыре-пять машинописных страниц. Норма для меня была свята, и я почти всегда выполнял ее. Выбегая стремительно через зимний сад, я спрашивал у ночной дежурной, кто нынче вышел на прогулку, и спешил на заснеженную улицу, уже зная, кого где найти.
     Ибо изучил привычки и Юрия Михайловича Оклянского, и Льва Адольфовича Озерова, профессора Литинститута; эстета и донжуана Федора Семеновича Наркирьера; Валентина Дмитриевича Оскотского, написавшего обо мне огромную статью в «Литературном обозрении» и часто упоминавшего мою фамилию в разных престижных списках, что крайне важно было для меня в молодые годы. Искал я на ночных аллеях и своих сверстников, прекрасных поэтов: Игоря Волгина, ныне всемирно известного профессора, крупного специалиста с мировым именем по творчеству Ф.М. Достоевского; талантливейшего Павло Мовчана, променявшего божий дар на политику; Виктора Гофмана, сына легендарного летчика Генриха Гофмана, Героя Советского Союза, уже в 41-м году бомбившего Берлин; Сергея Поликарпова, с кем первым сдружился в Малеевке.

Рауль МИР-ХАЙДАРОВ.
(Продолжение следует.)