Дети войны

     Новый молодой главный режиссер Казанского тюза Туфан Имамутдинов представил свой первый премьерный спектакль «Война глазами детей» совместно с немецкой писательницей и драматургом Рут Винекен (она написала уже около 100 книг и преподавала Имамутдинову в ГИТИСе). Для участия в спектакле, посвященном 70-летию Победы, было приглашено четыре актера из Германии, они говорили на немецком языке на сцене, шел синхронный перевод.
     Спектакль давно ожидался, рекламировался, как фестивальный, экспериментальный, интеллектуальный, да еще российско-германский. Был аншлаг, страсти подогревались. Принят он был неоднозначно. Если проанализировать отклики в Интернете тех, кто посмотрел спектакль, а их было около двух тысяч человек – примерно две трети откликов негативные. Причем спектакль смотрели не только школьники, но и все театральные «сливки» Казани, тяга к «продвинутому» театру в Казани ощущается очень сильно. Сама Рут Винекен отмечала, что «спектакль необычен для Казани», но уж что, мы здесь совсем отсталые, здесь Винекен, думаю, ошиблась. Конечно, театров в Казани для третьей столицы России очень мало, нужно по столичным пропорциям примерно 25 – 30 небольших пространств (существовал же Театр.doc в небольшом подвале и гремел на весь мир), но все равно, у нас не захолустье.
     Спектакль готовился в спешке (репетиции начались 20 апреля), был «датским» и, по-моему, откровенно не получился. Первая сцена была хорошей, ударной, длинный монолог пионервожатой в предвоенном пионерском лагере о любимом вожде Сталине сразу на подсознательном уровне воскрешал то время, которое, в сущности, в глубине не изменилось, Россия так и осталась советской, только вместо марксизма-ленинизма сейчас православие. Но дальше развитие не удалось, заданная высокая нота упала, и весь спектакль обрушился. Началась какая-то невразумительная эклектика, набор манерных жанровых сцен, которые выглядели неровно, крайне хаотично. Дети были естественны, но вся их естественность уходила как бы в песок из-за почти тотального, даже принципиального, но необъяснимого равнодушия режиссера к спектаклю. По сцене ездили железные вагонетки, которые выглядели крайне художественно неубедительно, а проще говоря – не пришей кобыле хвост. Той высокой трагичности, щемящей военной ноты, народного надрыва, лейтмотива «Священной войны», которая должна была задавать тон спектаклю, – не ощущалось. 
     Все было сделано мало того, что в спешке, как-то по-дежурному, внутренние идеи у режиссера, наверное, были, но они выродились в готовые штампы, даже спекулятивно-мелодраматические штампы, наверное, из-за недостатка времени. Все было без души. Если бездушие есть «фестивальный стиль» режиссера – это опасный симптом. Вагонетки ощущались все же как элемент наследия «гулаговских» спектаклей (когда всю страну возили в «столыпинах», там они были оправданы), здесь это был не вписывающийся в трагедию войны искусственный формальный прием. Отечественная война была не железная «дорога», пехота шла в грязи пешком, война была многотонной тяжестью, и смерть дышала в лицо каждому, стала привычной, обыденной, к человеку относились, как к куску мяса. Дети на войне мгновенно становились взрослыми, за месяц проживали год. Не зря у Элема Климова в фильме белорусский подросток седеет. Да и образ ребенка на войне классически передан в «Ивановом детстве» Тарковского. И дети были коллективом, а не индивидуальностями. Проблема в том, что спектакль вышел как раз очень уныло стандартным, не экспериментальным, была лишь внешняя форма экспериментальности, без духовного раздумья, без глубины. 
     Конечно, можно было ставить спектакль именно как духовное столкновение русской и немецкой культуры, их внутренней противоречивости и сродства, все-таки Германия – это орднунг, порядок, сердце Европы, мужественность, рациональность, а Россия – вечная женственность, иррациональность, пароксизмы страсти, отчаяния, эмоциональные срывы, обиды, капризы. Парадоксально, но и сопротивление России в войне было именно женственным, отчаянным против железной рациональной германской военной машины, против механического изнасилования. Потому-то Россия и победила, что Бог на стороне любви, он и сам есть любовь, это сердцевина женственности. 
     Я иногда думаю – если бы братья Карамазовы участвовали в Великой Отечественной войне, как бы они себя вели? А что написал бы о ней Достоевский? Конечно, замысел спектакля рождался из фразы: ни одна гармония в мире не оправдана, когда она достается ценой слезинки ребенка. Здесь океаны не слез уже – бесконечные поля, горы трупов и детских тоже. Фашизм есть цивилизация без любви. Сжечь всех евреев, цыган, сумасшедших, геев, инакомыслящих, неполноценные расы и создать новый генетический рай из «полноценных». Правда, Сталин тоже пытался в засекреченном проекте скрещивать в Сухуми в обезьяньем питомнике русских женщин с обезьянами, чтобы вывести «полноценного» человека будущего, хорошего солдата, рабочего, колхозника. 
     Когда задал вопрос талантливому немецкому актеру на обсуждении в «Смене», как он отмечает 9 мая, что этот день для него – Рут Винекен отметила, что такие вопросы в Германии называются «вопрос Гретхен», то есть крайнюю степень неудобства. Но дело в том, что хороший режиссер и актеры в спектакле и должны задавать себе неудобные «вопросы Гретхен». Удобные вопросы мало что дают. Актер ответил, что у немцев есть глубокая спрятанная внутри травма от войны. Все молчат, но она дремлет внутри. Он рассказал, что его дед никогда не рассказывал, как воевал, все время молчал, но недавно умирая, он две недели прятался под кроватью и все время повторял: «Русские приходят», так он опасался Россию. У войны России и Германии есть своя мистика, она не описана, не вербализирована, здесь много табу, поэтому живет страх перед Россией.
     Можно было столкнуть в спектакле музыку немецкой и русской речи, когда «лязгающий» немецкий командный язык должен был победить обволакивающую русскую мелодичность. И как он в ней пропадал, как в русском болоте. И как даже дети ощущали, где же внутренняя правда противостояния. А так, кормит русский солдат кашей немецких детей, пастораль, конечно, но режиссер удивительным образом художественный образ начисто из сцены удалил, скатился к плакатности. Актеры-немцы долго перечисляют, что такое немецкая культура – Гете, Кант, Гегель, Бах, Бетховен, десятки имен, как мог возникнуть фашизм в Германии? И в титрах на экране ужасный перевод немецкой поэзии, которая выглядела абсолютно пустой. Спектакль планируется вывезти на фестиваль в Германию, и он был явно поставлен под немецкую критику, под германские критерии и стандарты, и это убивало настоящее искусство и тем более трагедию. Поэтому получился «фестивальный» муляж, где формально все как надо, а в действительности фальшиво. Получился во многом картонный мир. Настоящее искусство дается сердцем. Винекен говорит, что у них брехтовский театр, но Брехт – это максимальная концентрация актерской энергии, через минимализацию всего, что рядом с актером, что «заслоняет» глубину. Это лютеранский стиль, исключения лишнего из разговора человека с Богом. А здесь манерная пустота и штамп, как раз то, против чего Брехт выступал.  
     Мне кажется, существует большая проблема Туфана Имамутдинова. Он говорит, что хочет построить свой театр. Но при этом у него странный блуждающий «фарфоровый» взгляд. Обычно такие глаза бывают у религиозных сектантов, которые находятся в плену сверхидеи, причем не своей, а привнесенной извне. И это убивает творческие силы человека, лишает возможности самостоятельно мыслить. Поэтому мир у Туфана Имамутдинова выглядит не реальным, а сделанным, «мертвым», он любит сумерки, ярких живых красок у него нет. Ему нужно как можно быстрее освободиться от этого «морока», иначе его творчество превратится в «вампиризм». И он высосет всю жизненную энергию из великолепного Казанского тюза, достояния республики. Ему нужно перестать гастролировать по другим театрам, понятно, что происходит, когда человек гоняется за кучей «зайцев». Качество спектаклей падает, неизбежно превращается в халтуру. 
     В театре говорят, что на спектакль затратили 3 млн. рублей (это огромные деньги для тюза), причем гонорар режиссеру составил 600 тысяч, гонорар художнику (это Лилия Имамутдинова) 400 тысяч. Что-то пошло драматургу (довольно беспомощному) и актерам-немцам (наверное, можно было обойтись и тюзовцами). Конечно, за талантливую работу никаких денег не жалко, но работа вышла как раз слабая. Конечно, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но все равно очень жаль, что ожидания не оправдались. Расходы, кажется, привели к тому, что та же талантливая Юлия Захарова лишилась гранта на постановку. А вот ее спектакль был бы интересным, в том числе и о войне. Настолько она нестандартна и режиссер от Бога. Или Диана Сафарова. Она уже прогремела со своим спектаклем «Маугли» в Челнах, и ее вполне можно назначать вторым режиссером или сорежиссером Казанского тюза. Это было бы только на пользу театру, городу, республике. Говорят, вот у нее отец высокопоставленный чиновник, неудобно. Что же, теперь таланту пропадать? Республике нужны театры мирового уровня, а не политесы.

Рашит АХМЕТОВ.

На снимке: Рут Виникен.