Табеев

     Ушел из жизни незаурядный человек – Фикрят Ахметжанович Табеев, первый секретарь Татарского обкома.
     Это имя вызывало и вызывает различные оценки и отклики. Гениальный руководитель-хозяйственник. Вождь республики. Хан, не терпящий возражений, самодур, охотник и сластолюбец. Человек, причинивший значительный урон в развитии национального самосознания, ущемляя и принижая значимость татарского языка. Мудрый патриот России и Татарстана, не разделяющий эти понятия, добрый и справедливый человек, поднявший республику на более высокий политический и промышленный уровень.
     Для меня, как и для многих, очевидно, Табеев – один из наиболее крупных руководителей республики, и его значимость может быть приближена к значимости Шаймиева, но «созвучия» с татарским народом, с его интересами у Фикрят Ахметжановича все-таки не произошло.
     Не беру на себя непосильный труд всесторонне оценивать деятельность и личность Табеева, но некоторые подробности наших отношений, возможно, будут интересны читателю в исторической ретроспективе.
     Окончив мединститут, я принят ординатором на кафедру госпитальной хирургии, расположенной в Шамовской больнице. Архитектурный шедевр сохранил имя купца-мецената до сегодняшнего дня.
     В давнее время по неотложке дежурили поочередно Шамовка и пятая горбольница. Дежурю по неотложке. Появляется мой еще школьный друг Толян Смолов, отличный парень, ассистент кафедры политэкономии университета, и его друг Адлер Вахитов – также отличный парень, у которого редкое заболевание, приводящее к неподвижности суставов, он еще ходит мелкими шажками и сохраняет оптимизм. Они немножечко «плеснули на душу», став чуть многословнее.
     На кафедре политэкономии университета работали отличные ребята, нередко принимавшие на грудь. Это вполне объяснимо, так как умным мужикам постоянно твердить, что советская экономика лучшая в мире можно было только в состоянии подпития.
     – Мы не одни, – сообщил Толян, сев на каталку для больных.
     В подпитии он становился немного развязным, но в трезвом состоянии был воплощением деликатности:
     – С нами наш Федя и его жена Дина!
     Федя – Фикрят являлся ассистентом или доцентом кафедры политэкономии. Его жена Дина серьезно больна, и Федя ее тихонечко ведет от машины.
     Их появление впечатлило: они были очень большими. Фикрят высок, массивен, сутуловат, в габардиновом макинтоше. На большом неулыбчивом лице европейского склада выражение внимания и сосредоточенности. Взгляд пристальный, проницательный, исподлобья. Общее впечатление: значительный, надежный, умный мужик и без сантиментов. Глуховатый, сильный баритон. Говорит быстро, очень правильно, уважительно, за словами в карман не лезет. О жене говорит озабоченно, с неподдельной тревогой и нежностью. Дина – высоченная красавица, татарка. Высокие татарки – зрелище красивое, но нечастое. Национальность Дины не вызывала сомнений: широкоскулое лицо, идущее заострением к подбородку. Прекрасные глаза под густыми дугами бровей, окруженные зарослями ресниц, были умны и просили о помощи:
     – Второго пацана родила, и вот что случилось! – говорила Дина, снимая кофточку с помощью тети Паши, нянечки приемного отделения.
     Штатное определение «санитарка» к тете Паше неприменимо: она была нянечкой, родным человеком для больных, поступавших в приемное отделение. Таких нянечек давно нет, а жаль!
     Вынужден перейти к некоторым медицинским подробностям: крупные грудные железы были переполнены молоком, в одной из желез, большей по размеру, крайне болезненной, – обширный воспалительный инфильтрат, в центре которого угадывается скопление гноя. Температура тела около тридцати девяти градусов. Общее состояние близко к инфекционно-токсическому шоку. Откладывать операцию в виде широкого рассечения воспалительного инфильтрата и вскрытия полости гнойника недопустимо. Но и это вмешательство таит множество осложнений.
     Вспомнилась смерть студентки мединститута при аналогичных условиях: промедлили с необходимой операцией.
     – Что намерены делать? – спросил Фикрят.
     – Вскрыть гнойник и дренировать его полость.
     – Вы совершенно уверены в необходимости срочной операции? – повторил вопрос Фикрят, взглянув на меня пристально и жестко.
     – Совершенно уверен! – проговорил, не вполне понимая по молодости всей глубины ответственности и цены возможной ошибки.
     – Делайте, что надо и необходимо. Я очень намучилась, – проговорила Дина.
     – Отложить до утра? Придут старшие… Да ты, кажется, трусишь, ответственный дежурный! – подумал, стыдясь своих сомнений.
     Я выпускник казанской школы хирургов. Вишневские и патриарх Войно-Ясенецкий – мои боги. Применена классическая методика местной анестезии по Вишневскому: достаточная доза морфия (в то время морфий был широко доступен и постоянно применим) и легкий рауш-наркоз – все это обеспечило надежное обезболивание. Обширная воспаленная грудная железа рассечена широкими, но не избыточными радиальными разрезами без повреждения околососкового кружка. Гноя много, перемычки тканей внутри гнойной полости разрушены для полноценного дренажа, полость заполнена салфетками с мазью Вишневского.
     Дина в палате, сознание ясное, улыбается:
     – Спасибо. Болеть перестало.
     Обошлось!
     Быстрое выздоровление молодой сильной женщины. Функции обеих грудных желез удалось сохранить. На месте обширных разрезов впоследствии сохранились едва заметные рубчики, о которых Фикрят Ахметжанович заметил:
     – Вы оставили автограф в нужном месте!
     Вы или ты? В обоюдном обращении варьировали: «дирижером» в этом был, несомненно, Фикрят Ахметжанович.
     Наши отношения своеобразного равенства сложились после встречи в Шамовской больнице, и менять их в связи с возросшей значимостью Табеева у меня причин не возникало. Предполагаю, что у Фикрята Ахметжановича их также не было.

     А.А. АГАФОНОВ,
профессор.
     (Продолжение следует.)

     На снимке: Фикрят Табеев с женой Диной.