Ресторан "Пекин" (Отрывок из мемуаров "Вот и все… я пишу вам с вокзала"), ч.3

      И все-таки вернемся в «Пекин», многое осталось недосказанным. Днем, в обеденный перерыв, попасть в ресторан было так же сложно, как и вечером. Почему? Рядом с гостиницей «Пекин», кроме театров и концертных залов, располагались и два крупных проектных института, относящихся к Министерству обороны. Я однажды подумал: какие же мудрецы разместили столь стратегически важные объекты в людном и легкодоступном месте? Сегодня, запоздало, из мемуаров отставных чекистов мы узнаем, что Москва в годы холодной войны кишмя-кишела шпионами. Если так, наверняка, их интересовали и эти «удобно расположенные» в центре проектные институты, но я пока не о шпионах и резидентах. Кем же заполнялись в разгар трудового дня громадные залы ресторана и еще один зал для комплексных обедов на втором этаже, куда можно было подняться только из ресторана? Рядовые инженеры, сотни простых чертежниц, машинисток, копировальщиц из проектных институтов обедали изо дня в день, из года в год в «Пекине». Это я о том, что ресторан был доступен рядовому гражданину. Донести до вас эту мысль для меня чрезвычайно важно. Нынче рестораны уровня «Пекина» доступны только для избранных, для тех, кому деньги даются легко – чиновникам, мошенникам, ловким адвокатам и взяточникам. Даже в знаменитом писательском ресторане ЦДЛ теперь годами вы не встретите писателя, а ведь жизнь в нем бурлила когда-то все 365 дней в году. Оцените работу администрации, поваров, официантов «Пекина», дважды в день на высочайшем уровне обслуживавших полные залы. Такой наплыв в рестораны, книжные магазины, театры, концертные залы, к сожалению, больше никогда невозможен ни при каком капитализме. Это завоевание социализма, не очень оцененное нами тогда.
      Какое самое известное блюдо осталось в памяти завсегдатаев «Пекина»? Думаю, что это – салат-ассорти «Дружба народов». Этот салат не включает в себя ничего радикально китайского, хотя он имел остроту, наперченность, зелень заправлялась соевыми соусами. Поначалу салат-ассорти состоял исключительно из китайских продуктов: из кусочков рыбы в кляре, жаренных пельменей, кусочков филе говядины и свинины, обязательно в кляре. И кляр у них, хоть для рыбы, хоть для мяса, хоть для овощей: зеленого перца, лука, картофельной соломки, был для каждого свой – из кукурузной, маисовой, рисовой муки, не очень знакомой нам в ту пору. В кляр непременно добавлялась и протертая зелень. Салат «Дружба народов» заказывали почти за каждым столом. Но размер порции салата на моих глазах год от года сжимался, как шагреневая кожа. В начале 60-х его подавали в огромных плоских китайских тарелках, потом он уменьшился до размеров суповой тарелки, и перед тем, как исчезнуть навсегда, подавался на тарелках десертного размера. Это, конечно, огорчало не меня одного, на наш вопрос – почему? – официанты объясняли, что они все меньше и меньше получают продуктов из Китая.
      Что мне нравилось самому? Грибы сян-гу и черные древесные грибы, овощные салаты – все, что жарилось с нежными ростками бамбука; пельмени, роллы с разными овощами, пирожки мелкие, лапша стеклянная китайская. Наверное, надо сказать и о супе из акульих плавников, это – обязательное блюдо многих дорогих ресторанов в мире. Я увидел его в меню «Пекина» впервые в 1965 году, стоил он меньше двух рублей. Забегая вперед в нагрянувший без приглашения российский капитализм, замечу, что суп из акульих плавников стал появляться во многих московских ресторанах, и стоил он тогда больше пятидесяти долларов. Почувствуйте разницу, как советуют рекламные слоганы. Мне суп из акульих плавников не понравился, ни внешне, ни на вкус. Не жалейте, кому не довелось попробовать заморский деликатес, на вид он похож на жидкий клей плохого качества, по цвету грязно-серый, без явно выраженного вкуса, без соли – никакой. Если я не дорос до понимания супа из акульих плавников, я нисколько об этом не жалею.
      Кстати, подавали, хотя и не часто, и устриц, но не обычно принятых, как во Франции, живых, а жареных, вот они пользовались успехом в «Пекине».
      Мне, человеку южному, из Ташкента, конечно, нравился китайский зеленый чай, сортов чая в «Пекине» предлагалось так много, что трудно было остановиться на каком-то одном. Но я все-таки нашел тот самый единственный для себя чай, и с ним у меня связана одна история, которую я никогда и никому не рассказывал. Случилась эта история еще в 1976г., и я собирался рассказать ее вам в самом начале, но она все отодвигалась и отодвигалась из-за других событий, застрявших в закоулках и переулках моей памяти, но теперь дальше откладывать некуда.
      Приехал я в служебную командировку в свое министерство в тот раз надолго, на целых три недели. В первый же вечер зашел поужинать, стол я заказал, как проживающий, постояльцам гостиницы места резервировали в первую очередь. Попал за стол к знакомому официанту Володе, высокому с военной выправкой молодому человеку, почти моему ровеснику. Заканчивая ужинать, я попросил чайник зеленого чая, тут Володя неожиданно оживился: «Рекомендую новый сорт чая, он поступил к нам недавно, сейчас все завсегдатаи только его и заказывают». «Только если он без жасмина и других цветочных примесей, на Востоке предпочитают чистый чай», – высказал я ему свое пожелание. Володя быстро вернулся с китайским чайником чая и пиалами. В Узбекистане с 50-х годов в Самарканде существует чаеразвесочная фабрика, были такие предприятия в Алма-Ате, Иркутске, Москве, Самаре, Рязани. Знаю эту географию с детства, чай в жизни восточных людей занимает особое место. Чайные фабрики в советское время работали напрямую с поставщиками, и чай получали из Индии, Цейлона, Китая, Грузии, Краснодарского края. Из Китая в Самарканд доставлялся особо дефицитный зеленый чай под номером 95, народ называл его просто «девяносто пятый». В Ташкенте в старом городе десятки лет на моей памяти подпольно торговали с рук не только «девяносто пятым», но и черным индийским чаем в красивых железных коробках, предлагали тот же индийский и цейлонский, только московской расфасовки, иные фабрики такой чести не удостаивались. Свои самаркандские чаи, кроме «девяносто пятого», тоже не ценились. Да, столько же лет там торговали и черным перцем, сейчас понять такой дефицит трудно. У кого-то вместе с дефицитом пропал навсегда и отлаженный за десятилетия бизнес.
      Чай, что принес мне Володя, чем-то отдаленно напоминал «девяносто пятый», но этот оказался более глубоким на вкус, у него был свой ярко выраженный запах, в нем для меня присутствовали доселе незнакомые оттенки, хотя в «Пекине» за все годы моего знакомства с китайским рестораном я перепробовал многие сорта чая. Я мысленно поблагодарил Володю – ведь, попади я за другой стол, мог и разминуться с таким прекрасным чаем надолго. Когда Володя вернулся со счетом, он спросил: «Ну как чай, понравился?». Я искренне от души поблагодарил его и в ту же минуту у меня созрел авантюрный план: «А нельзя ли разжиться этим чаем как-нибудь?». Володя вместо ответа спросил: «А сколько тебе нужно?». «Килограмм, полкило», – шепнул я радостно. «А на сколько ты приехал, даже полкило собрать нужно время? Посиди, я схожу к шеф-повару, попробую заказать, а вдруг получится». Вернулся Володя сияющим и сообщил, что шеф обещал собрать сколько удастся. Уходя, я спросил: «А как называется этот чай?» «Лун-цзинь», – сказал гордо Володя, понимая, что он очень угодил мне и теперь у него есть повод попросить меня передать ему на Новый год медовую дыню, килограммов на десять-двенадцать. В те далекие 70-е узбекская дыня на новогоднем столе считалась в Москве большим шиком. Все дни этой командировки, и в обед, и вечером, я пил полюбившийся мне чай – лун-цзинь, даже дважды заказывал его в номер, когда приходили гости. Уже в Москве я строил планы, как буду дома угощать друзей за пловом в чайхане лун-цзинем. Ведь там, в чайхане, собирались любители чая, мне до их знаний о плове и чае было далеко. Для них мой чай мог оказаться сюрпризом, подарком, праздником, я это прекрасно понимал. Накануне отлета в Ташкент, за стол к Володе я не попал, но он, пробегая мимо, успел мне шепнуть: «Все в порядке, собрали тебе чай. Будешь уходить, загляни на кухню к шефу, он сам тебе и отдаст». О дыне мы с Володей договорились еще неделю назад.
      Уходя из ресторана, я заглянул на кухню и очень удивился, что шеф-повар – китаец, потому что китайцы в ресторане вывелись уже в конце 60-х. По-русски шеф говорил прекрасно. «Я от Володи», – отрекомендовался я на всякий случай, хотя он понял сразу, что я к нему. «Понравился, значит, вам наш чай?», &‐ спросил он любезно, неторопливо доставая откуда-то снизу вощеный пакет. «Очень понравился», – ответил я и добавил, – я, вообще люблю ваш ресторан, спасибо вам за лун-цзинь». Он подал мне пакет и сказал: «Здесь чуть меньше килограмма, двадцать пять рублей». Я протянул ему три красных червонца и крепко пожал ему руку. На кухне я пробыл две-три минуты, не больше.
      В Ташкент я вернулся в пятницу, и в воскресенье мы с друзьями решили, по традиции, собраться в чайхане. Там испокон веков собираются «мальчишники», чайхана, вообще, своеобразный мужской клуб, добавлю – самый демократичный в мире, тут можно встретить академика, врача, генерала, рабочего, студента. Наша компания в ту пору была разношерстная: строители, аспиранты, музыканты, киношники, несколько ребят из ЦК комсомола республики, горкома комсомола и кое-кто из органов. В ту пору вся культурная и спортивная жизнь столицы определялась комсомолом, в ЦК комсомола и горкоме комсомола я состоял на учете, как подающий надежды молодой писатель.
      Такие встречи в чайхане организуются вскладчину, или столы накрывают по очереди. Застолье в чайхане интересно тем, что предварительно «делают базар», т.е. покупают мясо, курдючное сало, рис, морковь, лук, приправы, все, что необходимо на плов и на закуски: овощи, свежие и соленые, лепешки т.д. В компании всегда находится мастер по плову, чаще всего таких мастеров оказывается несколько, и выбор делается на конкурсной основе. Приготовить плов, «сделать базар» – считается за честь, абы-кому готовить не доверят. Европейцам это понять трудно. В тех далеких 70-х в Ташкенте чайхан было великое множество, сейчас их стало гораздо меньше, но они стали комфортнее.
      Плов наш удался, к нему я привез из Москвы и две бутылки «Столичной», той самой, «божьей слезы», о которой я уже упоминал. Хотя в те годы и в Ташкенте водка была неплохая, но «Столичная» есть «Столичная». Когда дело дошло до чая, я сказал, как бы неуверенно, что привез из Москвы какой-то зеленый чай, может стоит его заварить вместо «девяносто пятого»? Маленький пакет с чаем пошел по рукам, и сразу минут на десять возник диспут. Чай нюхали, пересыпали из ладошки в ладошку и обратно в пакет. Решили – стоит попробовать. Заварили сразу в три больших чайника, нас за дастарханом оказалось двенадцать человек. Я знал, что чай мой оценят, но не настолько – о плове, прекрасном плове и его мастере после чая даже не вспоминали. Я ушел из чайханы на Бадамзаре героем, знатоком и ценителем чая. Мне даже предложили в следующий раз не вносить свой денежный вклад в организацию застолья, лишь бы я принес чай лун-цзинь. Вобщем, моя слава знатока, открывателя чая лун-цзинь бежала впереди меня. Меня то и дело зазывали в разные чайханы, разные компании на плов, но я-то понимал, почему стал вдруг таким желанным для многих. Да и чая, если откликаться на все предложения, надолго бы не хватило.
      А вот теперь о шпионах. Наверное, вы уже забыли, что я, кроме того, что писал и издавал книги, не пропускал не только все премьеры в Ташкенте, но еще и работал в «Спецмонтаже». Я уже как-то говорил, что в строительстве лентяй, неумеха долго не задержится, тут все работы завязаны на конкретные объекты, которые обязательно надо ввести в директивные сроки, власть поблажек не давала. Оттого вся наша индустрия и промышленная инфраструктура, которая еще есть, отстроена в 60-70-е годы прошлого века. За двадцать лет бурной жизни строителя я объехал страну вдоль и поперек, от западных границ до восточных, от южных до северных, и не один раз – такова была география, масштаб строительства в СССР. В нашем тресте существовал спецотдел, ведавший допусками на особо важные и секретные объекты, имел допуск высокой степени и я на подобные стройки.
      Дней через десять, после возвращения из Москвы с китайским чаем лунь-цзинь, у меня на столе раздался звонок из спецотдела. Работал там отставной полковник из органов, державшийся в нашем коллективе как-то обособленно. Он пригласил меня спуститься к нему на первый этаж. Звонок неожиданным назвать было нельзя, перед отъездом на закрытые объекты всегда возникала необходимость зайти к полковнику, так мы его за глаза и величали. Я тут же легко сбежал с четвертого этажа вниз, из спецчасти пустых звонков обычно не делали. Хозяин кабинета даже не предложил мне сесть, не вставая из-за стола, протянул мне листок, на котором был написан телефонный номер и имя-отчество того, кому я должен был позвонить. «Просили вас позвонить сегодня или завтра, в удобное для вас время», – сказал бесстрастно полковник, и аудиенция моя в спецчасти закончилась. Только взглянув на номер телефона, я сразу понял, что он принадлежит Комитету государственной безопасности. У меня было несколько служебных телефонов моих товарищей, ранее работавших в ЦК комсомола республики и в городских организациях комсомола, а теперь работающих в госбезопастности. КГБ, в основном, оттуда и черпало кадры высокообразованных, культурных, политически грамотных, знающих языки ребят. Этот путь проходили многие высшие руководители партии в советские годы, люди во власти в ту пору имели ясную, просматриваемую биографию. Случайные, «мутные» люди, как говорят нынче, наверху редко появлялись, надо было одолеть много крутых служебных лестниц.
      Просьба позвонить в КГБ не вызвала у меня тревоги. «Когда не чувствуешь за собой грехов, легко дышится и спокойно спится» – как любил приговаривать джизакский областной прокурор Рахим Расулов, трижды ездивший на утверждение к Генеральному прокурору СССР Н.Руденко, главному обвинителю фашизма на Нюрнбергском процессе. И тот каждые три года спрашивал у Рахима: «Ты, сынок, откуда?» – столь стар был легендарный Н.Руденко, что не помнил своих областных прокуроров. Я как раз собирался на очень важный стратегический объект под условным названием «Солнце», к которому западные спецслужбы проявляли огромный интерес, и ребята из комитета постоянно напоминали нам об этом. На другой день в оговоренный час я появился на третьем этаже здания, занимавшем целый квартал в центре города. Встретил меня молодой человек, моего возраста, любезно принес чай, зеленый «девяносто пятый», как принято было у нас в Ташкенте. Живо поинтересовался моей личной жизнью, творчеством, вскользь спросил о Москве, в которой он, оказывается, до сих пор не бывал. Спросил о «Пахтакоре», о предстоящей игре с московским «Спартаком», он, видимо, регулярно читал мои футбольные обозрения в газете «Строитель Ташкента».
      Непринужденный светский разговор на секунду заставил меня задуматься – к чему все это? Откуда такое глубокое знание моей личной жизни? Рядом с чайником на столе лежала небольшая пачка большеформатных фотографий, снимками вниз, которая сразу привлекла мое внимание, но я думал, что это панорамы нашего секретного объекта «Солнце» в горах. Вдруг хозяин кабинета взял эту пачку и стал быстро проглядывать, словно проверяя, все ли фото на месте, и неожиданно спросил: «Рауль Мирсаидович, а что вы можете сказать по поводу этих снимков?», – и протянул всю пачку мне. Я без волнения, думая что это виды секретного объекта, на который собирался поехать на днях, взял их и…опешил. Все пять снимков, сделанные в течение двух-трех минут, фиксировали меня рядом с каким-то китайцем. Вот тут-то, честно признаюсь, я растерялся, не сразу сообразил, что это фото из ресторана «Пекин», где я очень любезно жму руку шеф-повару из Поднебесной. Видимо, не меньше меня волновался и хозяин кабинета, он чересчур торопливо спросил, показывая на одну из фотографий: «Что же вам передает этот иностранный гражданин в бумажном пакете? И за что вы расплачиваетесь с ним?».
      И в этот момент распахивается дверь кабинета и на пороге неожиданно появляется мой товарищ, бывший работник ЦК комсомола, уже в более высоком звании, чем тот, кто меня вызвал. Вот он, вошедший, был с нами в прошлое воскресенье в чайхане и больше всех восхищался моим китайским чаем. Не знаю, кого из нас больше удивила наша встреча, затрудняюсь ответить даже сегодня. Его удивление от встречи со мной на своей особой территории было столь сильным, что я мгновенно взял себя в руки и успокоился. Человек в серьезных погонах в два шага одолел дистанцию между нами и, по восточной традиции, крепко обнял меня. После моего триумфа в чайхане мы не виделись. «А ты сюда какими судьбами? За острыми сюжетами пришел?» И я, осмелев от неожиданной ситуации, даже пошутил: «Да вот «контора глубокого бурения» интересуется, как я чай лунь-цзинь добыл, вы ведь там, в чайхане, не спросили меня об этом», – и протянул ему пачку фотографий. Хозяин кабинета стоял молча с отвисшей челюстью, ничего не понимая – какой чай, какая чайхана, и при чем здесь его шеф.
      Вобщем, мне пришлось все подробно рассказать, и об официанте Володе, и почему я всегда стараюсь остановиться в «Пекине», и еще дать ответы на десятки «почему?» и «зачем?», просили принести и пакет, в котором я получил чай, пришлось писать и письменное объяснение. Вот так – кого водка, кого женщины до беды доводят, а я чуть на чае не погорел. Поистине, знал бы, где упасть – соломку подстелил бы.
      Наверное, вы мне не простите, если я не скажу, кем оказался этот любезный китаец, открывший мне чай лунь-цзинь. Я узнал о нем только через месяц после визита в КГБ, на очередной встрече в чайхане, все с тем же китайским чаем, и рассказал мне об этом мой товарищ приватно, а я ведь оставил в конторе еще и подписку о неразглашении тайны. Наверное, сегодня через 35 лет, когда не стало той страны, которая все видела и все знала про нас, я могу поделиться этой тайной и с вами. Шеф-повар лучшего московского ресторана оказался резидентом китайской разведки, и он очень интересовался двумя проектными институтами, расположенными рядом с «Пекином», он даже там любовницу завел. Через полгода, после этого случая, в газете «Известия», которую я выписывал много лет, появилась статья о задержании шеф-повара ресторана «Пекин», резидента китайской разведки, это было в год наихудших отношений с Китаем.
      Не изменилось ли со временем мое отношение к чаю лун-цзинь? Нисколько, чай прекрасен, рекомендую. Сейчас его можно приобрести, не рискуя, как я.
      Но, вернемся снова в «Пекин», судьба которого, на мой взгляд, отражает судьбу нашего Отечества – что имеем, не храним, потерявши, -плачем. Я ведь обещал рассказать вам и о втором, банкетном, зале ресторана. В банкетный зал, размерами чуть поменьше, но оформленный в том же стиле, что и основной зал «Пекина», гости проходили мимо женской курительной комнаты. Банкетный зал располагал отдельной раздевалкой, кстати, этот зал тоже работал и в обеденный перерыв. Банкетный имел около двухсот посадочных мест, там проводились свадьбы, многолюдные дни рождения и юбилеи, корпоративные вечеринки по праздникам, но слово «корпоратив» тогда не было в ходу. Чаще всего, почти через день, там давались банкеты по случаю защиты кандидатских и докторских диссертаций. Банкетный зал имел свой оркестр, который время от времени менялся местами с оркестром из основного зала, поэтому у кого-то могли остаться в памяти два совершенно разных оркестра, с разными солистами. Я не мог отдать предпочтение ни одному из оркестров, оба были хороши, и конкуренция между ними сложилась, как между футбольными клубами «Спартак» и «Динамо», отчего мы, посетители, только выиграли. Я уже упоминал, что многие нынешние крепко постаревшие звезды эстрады прошли через подмостки ресторана «Пекин». Работать в «Пекине» было надежно, выгодно, удобно – как говорилось в рекламном слогане о советском «Сбербанке». Оркестры имели свои комнаты за сценой, льготную кормежку, и заказы вечером сыпались со всех сторон. Я любил банкетный зал, хотя гулял там только дважды – на свадьбе и дне рождения Джемала Амурвелашвили, моего тбилисского друга, неистового поклонника футбола, состоявшего в дружбе почти со всеми знаменитыми футболистами Грузии. На его юбилее присутствовала вся футбольная команда тбилисского «Динамо», которая в Москве всегда останавливалась только в «Пекине», в правом закрытом крыле. Я помню в тот день «Динамо» выиграло у московского «Торпедо» 1:0, гол забил Михаил Месхи, с подачи моего незабвенного друга Славы Метревели, бывшего «торпедовца». Получился двойной праздник, увести из Москвы в те годы два очка было непросто.
      Подчеркну, я бывал в банкетном зале только дважды, но заглядывал туда часто, я еще расскажу – почему. В первый же год моего проживания в «Пекине», в 1964-ом году, у меня каждый раз возникали вопросы к официантам о ресторане – откуда, когда, почему, зачем? Иногда они мне отвечали, если знали, но чаще советовали спросить у Калентия Евграфовича, это тот самый человек, о котором я обещал рассказать вам отдельно. Калентий Евграфович оказался щупленьким, шустрым, невысокого роста, совершенно седым старичком, вот он мог ответить на любой мой вопрос. Мне кажется, ему даже нравилось просвещать меня, делиться своими редкостными знаниями о жизни московских ресторанов. Разумеется, я сдружился с ним раньше, чем с кем-то из официантов и сотрудников ресторана: буфетчиками, администраторами, заведующими залами. «Калентий Евграфович – сам ходячая история московских ресторанов, он даже десятки раз опохмелял самого В.А.Гиляровского», – как сказал мне однажды один из старых официантов. Много лет я собирался написать о Калентии Евграфовиче рассказ, наподобие «Полустанка Самсона», но все как-то не получалось, вот только сейчас, после мемуаров, я кажется, готов написать о нем повесть. Человек он был редкостной судьбы, феноменальной памяти и хватки невероятной – жизнь его всему научила. Только несколько строк его биографии. Родился он в 1895 году в Москве, с десяти лет работал «половым мальчиком» в трактире, тут же неподалеку от «Пекина», возле Тишинского рынка. Смутно, но помнил даже события 1905 года, революцию, отречение царя, как вчерашнее событие. До 1916 года два года пробыл на Первой мировой войне, вернулся по ранению, стал работать приказчиком в ресторане на Тверской. Времена НЭПа оказались для Калентия Евграфовича годами небывалого взлета, он даже владел паями нескольких известных ресторанов. Вот тогда он крепко встал на ноги, приобрел квартиру в новом доме на Тверской-Ямской, в которой и проживал на день нашего знакомства. В Великую Отечественную войну ему было сорок семь, и по состоянию здоровья его на фронт не взяли. Работал в ресторане одноименной гостиницы «Москва», где всю войну жили высокие воинские чины, командированные в ставку Верховного Главнокомандующего страны, в Генштаб Красной армии, жили там подолгу и другие высокопоставленные гражданские лица: ученые, писатели, журналисты.
      В «Пекин» Калентия Евграфовича пригласили, как только с высотки гостиницы сняли наружные леса и приступили к внутренней отделке. Вот только тогда он узнал, что там собираются открыть невиданный по размерам и по богатству интерьеров ресторан, да еще китайский. Калентий Евграфович оказался как раз тем человеком, кто отбирал для «Пекина» из государственных фондов экспроприированные у российской знати в революцию столовое серебро, фарфор, хрусталь, предметы интерьера. Он десятки раз ездил на трофейном «Студабеккере» в Смоленск, Воронеж, Тулу, где на секретных складах хранились ценности, вывезенные из Германии, необходимые для ресторана, включая варочные котлы из крупповской стали, электрические и духовые печи, сотни чугунных сковородок и латунных кастрюль, мощнейшие вытяжки для кухонь, ну и, конечно, мейсенский фарфор, немецкий цветной хрусталь, и те самые двенадцать гигантских люстр, которые стали гордостью «Пекина».
      Вот какой человек всегда рассказывал мне о тайнах самых неожиданных вензелей, монограмм на серебряных столовых приборах и на старинном русском фарфоре из бывших дворянских особняков и имений. В банкетном зале использовались самая изысканная посуда и серебро. И, когда из запасников поднимался по важному случаю какой-нибудь редкостный сервиз, Калентий Евграфович всегда приглашал меня взглянуть, чувствуя мой неподдельный интерес и восторг. Вот почему я заглядывал в банкетный зал так часто. Одни эти истории могли бы украсить рассказ о русском рестораторе Калентие Евграфовиче Шульгине. Жаль, что в 1978г., когда я пригласил в «Пекин» земляков, возвратившихся из Парижа, я не мог открыть им тайну вензелей из букв «Е» и «Ж», осталась она тайной и для меня – Калентий Евграфович умер в 1967 году.
      Наверное, у особенно любопытных читателей возник вопрос ко мне – кто же все-таки в ту пору чаще всего ходил в рестораны? Резонное желание. Точно такой вопрос я задал когда-то и Калентию Евграфовичу, он ответил: «Все известные московские рестораны процветают за счет банкетов по случаю защиты диссертации, они в Москве проходят каждый день в десятках ресторанов. У нас, в «Пекине», ведется такой учет, у нас их бывает около 250 в году. За годы работы в «Пекине», мне кажется, что я знаю в лицо тысячи и тысячи членов комиссий, официальных оппонентов. Каждый из них, наверное, бывает раза по два в неделю в каком-нибудь ресторане, это каста, сложившаяся на века – пока будут в чести звания, будут и банкеты для избранных. Вот эта каста даст фору по посещаемости ресторанов любым гулякам Москвы». Немного ошибся всезнающий Калентий Евграфович – в связи с уходом социализма, мгновенно прекратились и роскошные банкеты на халяву. Дипломы, звания сейчас можно купить в любой подворотне, на любом базаре, в переходе метро. Может оттого у нас власть сплошь никудышная и требует серьезной чистки, ведь простые люди звания и должности не покупают. Вот эта категория людей, конечно, жалеет о пропавших навсегда шикарных банкетах и от всей души проклинает капитализм. Сколько лет я жил в «Пекине», почти каждый день видел эти банкеты.
      Последний раз я проживал в «Пекине» в 1989 году, после покушения на меня в Ташкенте. Я уже ходил без костылей, но с тросточкой, и приехал тогда на Международную книжную ярмарку по приглашению ВААП, организации, занимавшейся изданиями наших книг на Западе. В ту пору писатель не имел прав на свои книги. В 1989г. я вынужден был эмигрировать из Узбекистана в Россию, в Москву. С тех пор я никогда не жил в «Пекине», и все двадцать пять лет проживания в столице на вопрос, где находится тот или иной театр, концертный зал, я невольно начинаю отвечать – вот, если выйти из «Пекина», нужно… Для меня до сих пор в Москве все дороги начинаются от «Пекина».
      Я четко слышу многоголосый гул вопросов читателей &‐ когда вы в последний раз были в «Пекине»? Процветает ли ныне легендарный ресторан? Понятно, развал СССР больно ударил по большинству его граждан: писатели, творческие люди, ученые пострадали одними из первых – мгновенно закрылись десятки издательств, журналов, рассыпались сами творческие союзы. А я к тому времени стал инвалидом второй группы, бездомным, без гражданства, какие тут рестораны. Но, как говорил мудрый Соломон – все проходит, жизнь постепенно стала налаживаться. Появились новые частные издательства, и я неожиданно стал печататься даже чаще, чем в советское время. К развалу СССР я успел написать тетралогию «Черная знать», вот ее издавали постоянно, и на Украине, и в новой России. В 1994 году в частном издательстве «Голос» Петра Федоровича Алешкина издали последний раз крупным тиражом мой четырехтомник. Я жил с супругой Ириной уже пять лет в Доме творчества Переделкино, оплачивая комнату по коммерческой цене, а это огромная сумма по тем временам, почти тысяча долларов в месяц. Я попросил у Петра Федоровича большой аванс за четырехтомник и объяснил почему. Он, не раздумывая, рассчитался со мной сразу за все издание в тот же день, когда я представил рукописи. Такое в издательском деле нового времени, наверное, случилось в первый и последний раз. Но его поступок в нашей памяти с Ириной остался навсегда. Я на радостях оплатил вперед проживание в Доме творчества за десять месяцев, мы съездили впервые в Эмираты и, по возвращении отпраздновали день рождения Ирины в… «Пекине». Решение отметить день рождения в «Пекине» родилось спонтанно, я очень переживал – как там «Пекин», сумел ли он сохранить лицо в смутное время, ведь я столько рассказывал Ирине об этом ресторане. «Пекин» не разочаровал меня, и Ирина была в восторге – меню богатейшее, почти как в 60-70-х годах, сервировка на уровне, даже чай лунь-цзинь оказался в меню. Жаль, я не узнал, кто в середине 90-х работал в оркестре «Пекина», день рождения мы отмечали вдвоем. Вот это и был мой последний визит в «Пекин».
      Но на этом история «Пекина» не заканчивается, потерпите еще немного. В Доме творчества Переделкино я очень активно работал, написал там романы «Судить буду я», «Ранняя печаль», «За всё – наличными» и повесть «Горький напиток счастья». Все эти произведения прошли через новый частный журнал «Мы» Геннадия Будникова и Игоря Васильева, тираж журнала в те годы достигал пятисот тысяч, фантастическая цифра! Почти все опубликованные в «Мы» вещи печатались «с колес». Я передавал в печать очередную написанную главу и ни разу не подвел своих издателей. И я благодарен им за веру в меня. В таком ритме я работал только с журналом «Мы» и с ташкентскими газетами и журналами, когда писал роман «Масть пиковая». «Масть пиковую» печатали «с колес» одновременно три газеты и два журнала – наверное, это был прецедент в советское время, если не считать произведений Леонида Ильича Брежнева. В таком жестком режиме вынужден был работать Ф.М.Достоевский, жизнь заставляла. В своих письмах он как-то признался, как он жалел о том, что не имел возможности что-то изменить в начальных главах своих романов. Мы бы имели совершенно другие произведения. Наверное, он знал, о чем говорил, о чем горевал, хотя и написанные им «с колес» романы на века стали мировыми шедеврами, бестселлерами. Федор Михайлович – самый издаваемый в мире русский писатель.
      Однажды, в день дефолта 1998 года, когда Б.Ельцин накануне вечером объявил народу, что никакой дефолт в России невозможен и, чт‐‐о он, как гарант Конституции никогда не допустит подобного, мы с Ириной поехали в журнал «Мы&raqnbsp; uo; получать гонорар. Игорь Васильев, вручая нам конверт с деньгами, и сообщил нам о случившемся дефолте. Добавив печально, что сегодня разорятся десятки, сотни новых издателей, закроются тысячи газет и сотни журналов, резко упадут тиражи у всех издателей, а, значит, и гонорары писателей и журналистов. Так оно и случилось. Я понимал это и без Игоря – Ельцину никогда не доверял, не верил ни одному его слову, так же, как раньше и болтуну Горбачеву. Болтунам и пьяницам вообще доверять нельзя.
      «С горя» я предложил Ирине пообедать в «Пекине», понимая, что завтра там будут уже другие, недоступные для нас цены. В ту пору в Москве пробок еще не было, и у «Пекина» мы оказались через пятнадцать минут. С неожиданно нахлынувшим волнением я открыл величественную дубовую дверь гостиницы, и мы вошли в просторный холл. Этой массивной бронзовой ручки я впервые коснулся совсем молодым, тридцать пять лет назад, и каждая встреча с «Пекином» волновала меня до дрожи, до спазма в горле, как и встреча с Москвой, которую тоже очень любил в молодости. Ирина, всегда чувствовавшая мое настроение, взяла меня под руку и сказала: «Как хорошо, что мы решили посетить твой «Пекин», наверное, тебе грустно, что он выпал из твоей жизни…». Я ничего не ответил, и мы повернули направо к дверям ресторана.
      Меня ждало такое разочарование, такой шок, который я не часто испытывал. Его я могу сравнить только с тем ощущением, когда после покушения, через двадцать восемь дней в реанимации пришел в себя и узнал, что случилось со мною, узнал, что я стал инвалидом. Сегодня могу еще добавить, что я словно попал на пепелище отчего дома. Не приведи Всевышний… У дверей не стояли рослые швейцары в шитых золотом роскошных ливреях. Знакомые широкие, двустворчатые двери оказались распахнуты настежь и из полутемного зала рвалась оглушительная музыка, умноженная десятками мощных усилителей. Огромный зал с высоченными потолками казался густо задымленным, словно тут поработал знаменитый декоратор Краснов, задымивший в Москве все, что смог за немыслимые гонорары. По залу, время от времени, хаотично пробегали цветные лучи, неожиданно раздавались цветные взрывы, словно рвались новогодние петарды. И повсюду, насколько можно было разглядеть, мелькали разноцветные экраны множества разных игровых автоматов, стоящих в ряд, словно солдаты. Не видно было ни одного человека. Все это напомнило мне сцены из фильмов ужасов, где роботы-автоматы одолели людей на Земле. Ничто не напоминало некогда великий ресторан «Пекин», я словно попал на бал Сатаны. Я невольно шагнул к гремящему и дымящемуся зеву широко распахнутых дверей, откуда доносилась все усиливающаяся какофония безумных звуков, но Ирина решительно взяла меня за руку и через минуту мы оказались на улице.
      Мы простояли несколько минут в оцепенении – что тут скажешь? Для меня это был еще один ярчайший пример дикого российского капитализма, тут он наглядно правил свой бал-шабаш – это, поистине, был вертеп 21 века. Я ведь читал в ту пору в газетах, что кассиры проигрывали в залах игровых автоматов казенные деньги, рабочие не доходили домой с зарплатой, игроманы неделями не ходили на работу, студенты на учебу, банкиры проигрывали деньги вкладчиков, домохозяйки закладывали квартиры, дома и оказывались с семьей на улице, проигравшие вешались, стрелялись, а выигравших похищали на выходе, возможно, это делали сами владельцы игровых автоматов. Зато государство имело три рубля с каждого автомата, убивавшего его же граждан. Воистину, мир перевернулся. Наверное, вам интересно знать, о чем я подумал в первую минуту, увидев исчезнувший, словно Атлантида, «Пекин»? Я вспомнил Карла Маркса, его пророческий труд «Капитал». Это он утверждал, что капиталист ради увеличения прибыли пойдет на что угодно, даже мать родную не пожалеет. В нашем случае, не пожалели даже «Пекин» – курицу, несущую не золотые яйца, а платиновые.
      Неожиданно я увидел растерянную, готовую заплакать от обиды Ирину и быстро взял себя в руки. «Поедем в Переделкино?», – спросила она тихо. «Нет, – сказал я твердо, – мы должны устроить поминки по моему «Пекину», который так много значил в моей жизни». И мы пешком по Садово-Кудринской отправились в писательский ресторан ЦДЛ, он находился неподалеку, на Поварской. Надо сказать, что посещение ресторана ЦДЛ, в «черный» вторник России, в день первого ее дефолта, оказался для меня последним визитом и в писательский ресторан.
 

Рауль МИР-ХАЙДАРОВ
 (Продолжение следует.)