Рекомендован Эйнштейном

К 115–летию со дня рождения
первого заведующего кафедрой
теоретической физики Казанского университета
М.Г. Матисона. 

     Более чем тридцать лет тому назад мое внимание привлекла эта загадочная фигура в истории мировой науки. Приступая к изучению биографий связанных с Казанью выдающихся ученых, мне довелось неоднократно беседовать с А.Х. Кудашевым, М.М. Зариповым, с которыми меня связывала дружба, а также Б.Л. Лаптевым, В.Г. Коппом, виднейшим историком науки Б.Г. Кузнецовым. Запомнилась и последняя встреча с выдающимся биологом, профессором КГУ Николаем Александровичем Ливановым. Она состоялась в больничной палате, но мэтр, невзирая на преклонный возраст, полностью сохранил интеллектуальный потенциал, чувство юмора и охотно делился воспоминаниями. Так, он не без иронии рассказывал о попытках большевиков создать «классовую науку», но отдавал им должное за стремление облегчить материальное положение ученых в годы Гражданской войны и послевоенной разрухи. Сказал при прощании, что назло врагам доживет до ста лет и еще напишет много нового и неожиданного о людях науки. Обещал, что расскажет мне в следующий раз о своих встречах с Мечниковым. К сожалению, беседа оказалась последней, он ушел из жизни через неделю в возрасте 98 лет. Собеседники, все они были представителями физико–математических наук, упоминали имена людей, с которыми они сотрудничали в различные периоды своей жизни и не только в Казани. Думаю, что не нужно представлять читателю Мечникова, Курчатова, Александрова, Кобеко, Иоффе, Королева, Глушко, Бартини, а назывались и другие знаменитости. Однако они считали, что наиболее загадочной фигурой для Казанского университета стал заведующий кафедрой теоретической физики профессор Мирон Матисон, которого, судя по слухам, рекомендовал сюда сам Эйнштейн. По определению Б.Л. Лаптева, не только выдающегося математика, но и знатока истории и литературы, он неожиданно появился в Казани «как незаконная комета в кругу расчисленных светил», но вскоре так же загадочно исчез. Его последующая судьба была им неизвестна. Поговаривали, что он был арестован и расстрелян как «польский шпион». Но и мне, хотя я неоднократно писал о казанских ученых, в том числе и о Матисоне, его судьба после «исчезновения» тоже была неизвестна. Замечу попутно, что при описании биографий ученых главное – не мелкие бытовые детали, а их вклад в науку. Поэтому совершенно не приемлю, например, одну публикацию, в которой «муссируются» такие «важнейшие» подробности из жизни казанских физиков, как то: один незаконно взял путевку в дом отдыха, другой имел склонность к выпивке и т.д. Думаю, что подобные «факты» не имеют отношения к главному: месту человека в науке. Не надо навязывать читателю свои личные симпатии и антипатии, причем иногда на уровне сплетен и слухов, и называть это историей науки. Очень точно назвал подобный подход к освещению деятельности ученых «кляузами» профессор К.Ф. Фасеев. Конкретно он имел в виду непристойную «возню», начавшуюся в 1954 г. вокруг заведующего кафедрой молекулярной физики, проректора Казанского университета, по науке профессора А.Г. Шафигуллина, после того как его рекомендовали на должность ректора. Все это затеяли несколько человек, включая и одного физика, игравшего в этой истории главную роль и втянувшего в нее остальных. В книге названы и фамилии этих лиц. И вообще я бы порекомендовал читателю ознакомиться с книгой К.Ф. Фасеева, раскрывающей неизвестные «страницы» политического «закулисья», включая и те, что влияли на науку и культуру. А он, побывав на высших ступенях власти в республике, знал очень многое. Она издана в 1999 году Казанским университетом и называется «Вспоминая прошлое». Написана правдиво, ярко, а главное – самокритично, а этот компонент редко встречается в мемуарах. Более подробно я расскажу о нем в выходящей вскоре книге «Семен Игнатьев. Зигзаги судьбы сталинского министра госбезопасности».  
      Но вернемся к Матисону и его драматической судьбе. Сейчас удалось выяснить новые, совершенно неожиданные подробности жизни этого неординарного человека, включая и обстоятельства смерти. На многое проливает свет и его переписка с Эйнштейном, два фрагмента из которой впервые публикуются в данном очерке. Полный текст писем, затрагивающих сложнейшие проблемы физики, присланных мне из «Эйнштейновского центра» в Иерусалиме, предполагается опубликовать в книге «А. Эйнштейн и М. Матисон. Письма о главном». Замечу, что переписка велась в основном на двух языках: немецком и французском. Есть и отдельные высказывания на латинском, иврите и идише, которыми они хорошо владели. Она посвящена научным проблемам, но в ней содержатся весьма интересные факты и выводы, касающиеся политической обстановки в мире и в нашей стране, включая и пронизанную горечью оценку Матисоном атмосферы последних месяцев его работы в Казани. Эта переписка может заинтересовать не только физиков, но и гораздо более широкий круг читателей.
      Коротко о том, как начиналось мое изучение казанского периода жизни и деятельности Мирона Григорьевича Матисона. После разговора с Кудашевым и Зариповым и ознакомления с архивными документами я решил более подробно расспросить об этой истории Гильма Хайревича Камая, бывшего в то время директором Казанского университета. После того как на ХУП съезде ВКП(б) он был назван наркомом просвещения Бубновым одним из лучших молодых ученых страны, его по решению ЦК партии из химико–технологического института перевели в университет, и он очень хотел пополнить ряды его профессуры учеными мирового уровня. Таковых в области физики тогда в Казани уже не было. Он в свое время проходил стажировку в Тюбингенском университете в Германии у одного из крупнейших химиков того времени и неплохо представлял круг ученых европейского уровня. До этого я неоднократно встречался с Камаем у него дома, речь шла о событиях, связанных с его арестом в 1937 году, о чем опубликовал очерк. Сейчас я расспросил Камая о том, как появился в Казанском университете Матисон, который тоже фигурировал в материалах его следственного дела. Он хорошо помнил эту историю. Все началось в 1935 году со звонка из Москвы Хаджи Габидуллина, бывшего председателя Совнаркома Татарии, переведенного туда в 1927 г. из-за конфликта с первым секретарем обкома партии Хатаевичем и заместителем председателя Совнаркома РСФСР Рыскуловым. В Москве он стал организатором первой в МГУ кафедры истории народов Востока, получил звание профессора и был приглашен наркомом Бубновым в Наркомпрос РСФСР, где возглавил управление высших учебных заведений и науки. Габидуллин сообщил Камаю, а их связывали давние дружеские отношения, что есть весьма подходящая кандидатура на должность заведующего кафедрой теоретической физики: доктор наук, живет в Польше, но ему как еврею препятствуют в продвижении по службе и в науке. Он подчеркнул, что Матисона рекомендуют ученые с мировым именем: Эйнштейн, Ланжевен и Адамар, а также Лауэр – начальник отдела Госплана СССР, знавший Матисона по Варшаве, а их письменные отзывы, прочитанные и одобренные наркомом, переданы ему. Габидуллин сказал также, что надо поторопиться с приглашением, ибо Матисона могут «перехватить» Харьковский или Томский университеты, уже проявившие к нему интерес. Немаловажно и то, что тема диссертации Матисона, как заметил он, не только рекомендована Эйнштейном, но и сама она прорецензирована и рекомендована им к защите. Он считается одним из самых близких ему людей в науке. Сам Матисон в автобиографии написал: «Моя судьба определилась благодаря переписке с Эйнштейном по вопросу об изучении электрона и о сверхчисленных уравнениях для электронных траекторий. Эйнштейн был рецензентом моей докторской работы». Сразу же после защиты научный наставник стал хлопотать о предоставлении ему рокфеллеровской стипендии, которая дала бы возможность трехлетнего безбедного существования и поездок в научные центры Европы и США. Эйнштейн обещал даже лично переговорить с Рокфеллером на эту тему. Все вначале складывалось вроде бы хорошо, но политическая ситуация внесла свои коррективы, и неоднократные попытки Эйнштейна и двух ведущих польских физиков добиться выделения Матисону рокфеллеровской стипендии оказались безуспешными. Тем временем работы Матисона привлекли внимание таких крупных ученых, как П. Ланжевен и Ж. Адамар, с которыми он неоднократно встречался в Париже. Тогда, очевидно, и возник вариант переезда Матисона в СССР. Скорее всего инициатором этой идеи был Адамар, так же как и Ланжевен, являвшийся с 1929 года иностранным членом АН СССР. Немного расскажем о биографии Матисона. Родился в Варшаве в купеческой семье 12 декабря 1897 года. После окончания классической гимназии, дающей блестящую языковую и математическую подготовку, по настоянию отца поступает в высшее инженерно-строительное училище, ибо семья хотела видеть его преуспевающим инженером-строителем и владельцем собственной фирмы. Однако крушение Российской империи и крутые повороты в жизни только что созданной Польской республики кардинально изменили судьбу молодого инженера. Матисон был мобилизован в польскую армию и вместе с ней пережил в 1920 г. все ее падения и взлеты: победоносный поход на Киев, стремительное отступление до стен Варшавы и «чудо на Висле», когда конные армады большевиков не смогли захватить, казалось, уже обреченное на поражение польское государство. В общем, все получилось в соответствие со словами их гимна: «Еще польска не сгинела». После демобилизации Матисон поступает на физико-математическое отделение Варшавского университета и заканчивает его в 1925 году. Хотя страстью Матисона становится теоретическая физика, все более превращающаяся в «царицу наук», но из-за ухудшившегося материального положения семьи он вынужден работать инженером-сметчиком в ряде фирм Польши, Румынии. Однако в свободное время он продолжает углублять свои познания в области физики, и особенно увлекает его математический аппарат этой науки. Во время выездов в Германию и Францию он посещает лекции крупных физиков и математиков, вступает в научные контакты с видными учеными. Особенно близкие отношения установились у него с Адамаром, Ланжевеном и де Бройлем – выдающимися исследователями того времени. Однако решающую роль в научной судьбе Матисона сыграла кратковременная встреча с Эйнштейном, а затем постоянная переписка с ним. Эти письма, несмотря на большую формальную разницу их мест в научной «табели о рангах», свидетельствуют о том, что общались люди, весьма ценящие интеллект друг друга. Эйнштейн видел в Матисоне человека, способного на новые открытия, дополняющие и развивающие его взгляды на Вселенную. Уверен, что в ином случае ни переписываться, ни стать рецензентом докторской диссертации и хлопотать о назначении рокфеллеровской стипендии он бы не согласился. И вообще гений был скуп на похвалу и разборчив в контактах. Можно смело считать Матисона «учеником» Эйнштейна в широком понимании этого слова. Известный польский ученый Леопольд Инфельд, долгое время сотрудничавший с Эйнштейном в США, писал, что все современные физики являются его учениками. В октябре 1931 года Матисон успешно защитил докторскую диссертацию в Варшавском университете. Блестящий научный взлет Матисона и признание его таланта видными деятелями мирового научного сообщества происходили на фоне событий, осложнивших политическую жизнь планеты. Напомним, что к середине 30-х набиравший силу нацистский режим в Германии, пользовавшийся симпатиями в ряде стран Европы и даже в США, поставил перед многими учеными и не только евреями нелегкие проблемы. Из Германии был вынужден уехать в США и Альберт Эйнштейн. В Польше, которая в начале 30-х гг. шла в русле прогерманской политики, также все чаще стали проявляться антиеврейские настроения, в том числе и в научной среде. Парадокс этого времени и в том, что позитивный потенциал романтического периода революционной эпохи в России продолжал еще по инерции оказывать на Западе воздействие на многих. Доходившая до европейской интеллигенции информация о репрессиях многим казалась издержками революции, которые вскоре исчезнут. Сыграли свою роль и видные писатели, в своих книгах восхвалявшие СССР и Сталина. К таким в первую очередь можно отнести Анри Барбюса и Лиона Фейхтвангера. Более осторожно, но в целом положительно относились к нам Ромен Роллан, Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Для многих людей науки Советский Союз казался своего рода «землей обетованной», где они смогут быстро реализовать свой творческий потенциал. В середине 30-х немало подающих надежды ученых, в основном молодых, выбирали для постоянного жительства или, по крайней мере, для длительной работы нашу страну. Характерна, например, судьба немецкого физика Ф. Ланге, приглашенного в 1935 году на работу в Харьковский физико-технический институт. Впоследствии он стал одним из тех, кто внес большой вклад в создание ядерного оружия в СССР. В подписанном И.В. Сталиным распоряжении 28 сентября 1942 г., в котором впервые дается официальное указание о создании «урановой бомбы», есть пункт о срочной доставке на самолете в Казань из Ленинграда всего советского запаса урана, составлявшего тогда всего 20 килограмм, и другого оборудования и создании на казанском заводе «Серп и Молот» установки профессора Ланге по выделению урана-235 методом центрифугирования. Тогда же в Казани была создана секретная лаборатория «Уран», под которую по тому же распоряжению было выделено 500 квадратных метров площади и жилье для десяти сотрудников. В России 28 сентября отмечается день работников атомной промышленности. Следовало бы отмечать его и в нашем городе. И в целом роль Казани в развитии атомной промышленности на ее начальном этапе заслуживает отдельного очерка. Тем более что и первый «советский» радий был получен на специальном заводе в Бондюге в 1921 году, а его научный руководитель и главный инженер В.Г. Хлопин стал впоследствии академиком, а после войны по представлению Л.П. Берии и Героем Социалистического Труда за активное участие в создании советского атомного оружия, предотвратившего новую, могущую стать последней в истории человеческой цивилизации мировую войну.
      Вернемся к нашим героям. Вскоре после разговора с Габидуллиным директор КГУ Камай посылает письмо Матисону, где было сказано, что по официальному разрешению Наркомпроса РСФСР он приглашается на должность заведующего кафедрой теоретической физики и одновременно научным сотрудником НИИ математики и механики при КГУ. Камай подробно изложил условия предстоящей работы, особо подчеркнув, что ему будет предоставлена возможность в соответствии с просьбой Адамара продолжения математических исследований. К сожалению, ввиду непонятных для меня причин, а скорее всего из-за «вольного», мягко говоря, обращения с архивными документами Н. Альтшулер и А. Ларионов в публикации, посвященной истории физической школы Казанского университета, относят образование кафедры теоретической физики только к 1938 году и называют ее первым заведующим Альтшулера. Вот как это звучит: «В 1938 г. была образована кафедра теоретической физики, и по рекомендации И.Е. Тамма должность ее заведующего была предложена С.А. Альтшулеру». Что-то не в порядке у авторов с датами, так же как и с «пикантными подробностями» из жизни физиков, которые не имеют отношения к науке. Как следует из документа, именно Матисон был назначен в 1936 г. первым заведующим кафедрой теоретической физики. В таком качестве он фигурирует и в публикации газеты «Красная Татария» в мае 1937 года. Мы с полным основанием можем считать создателем этой кафедры именно М.Г. Матисона, а не кого-либо другого. К сожалению, 75-летие создания одной из самых «знаковых» кафедр КФУ прошло малозамеченным. Возможно, тому объяснение – «тектонические сдвиги», происходящие сейчас в университете. Надо отдать должное авторскому коллективу (главный редактор И.П. Ермолаев) книги об истории Казанского университета, вышедшей в свет в связи с его двухсотлетием: ошибочное утверждение о том, что Альтшулер является основателем кафедры теоретической физики, в ней отсутствует. Разумеется, это не умаляет других больших заслуг выдающегося физика, члена–корреспондента АН СССР С.А. Альтшулера, но названным выше авторам впредь надо быть точными в своих публикациях по истории «университетской физики» и обходиться без «приписок» и пикантных подробностей из жизни ученых.
      Приезд Матисона в Казань затянулся почти что на полгода, по тем временам это было не так уж и много. И в самой Польше хватало бюрократических препон, на что ссылался Матисон в своем письме Камаю в апреле 1936 года. Очевидно, и с нашей стороны шла проверка политической благонадежности Матисона по официальным и агентурным каналам, тем более что он был участником советско-польской войны. Но, очевидно, ничего компрометирующего тогда обнаружено не было. И органы НКВД дали согласие на предоставление визы и временное пребывание в Казани. Рассматривалась и возможность предоставления Матисону в скором времени советского гражданства. В конце апреля 1936 года КГУ перечислил деньги для проезда по советской территории на пограничную станцию Негорелое. В переписке Матисона с Эйнштейном, доступной автору, имеется перерыв между 1932-м и 1935 годом, хотя из контекста писем ясно, что Эйнштейн знал о намерениях своего корреспондента переехать в Казань. Очевидно, Матисон сообщил и о предлагаемых ему местах работы, и Эйнштейн посоветовал именно Казанский университет, известный далеко за пределами России. Не случайно Мария Склодовская–Кюри и ряд других выдающихся ученых с мировым именем еще до 1917 г. стали его почетными членами. Вот как Эйнштейн ответил 7 июля 1936 года Матисону на его сообщение о предстоящей работе в Казанском университете: «Меня чрезвычайно радует, что вы нашли в Советской России такой чудесный круг деятельности». Таков был «рейтинг» Казанского университета в глазах великого ученого. Возможно, были и другие письма Эйнштейна за этот период, однако они, очевидно, остались в Казани в связи с драматическими обстоятельствами отъезда Матисона в мае 1937 года. Но об этом позднее. Определенная приказом директора учебная нагрузка была весьма солидной. Доктор наук, профессор и заведующий кафедрой Матисон должен был прочитать 380 лекционных часов, кроме того, вел практические занятия и руководил аспирантами. Ими стали Чурсин и Лощилов. Одновременно он был зачислен на должность старшего научного сотрудника Научно–исследовательского института математики и механики при КГУ. Новый заведующий был весьма демократичен, требовательность его была интеллигентной. Да и знание трех европейских языков делало его весьма ценным источником информации о научных достижениях в мире. Хотя Матисон был человеком скромным и не рекламировал свои научные контакты с «великими лицами» из мира физики и математики, университетская профессура знала, что Эйнштейн, Адамар, Ланжевен и де Бройль – представители мировой научной элиты, высоко ценили его потенциал. Замечу, что Эйнштейн еще в 1929 г. написал Матисону: «Вы созданы для научной деятельности». Полагаю, что очень немногие имели такое напутствие от весьма скупого на похвалу гения. Камай рассказывал мне, что они с Матисоном неоднократно обсуждали систему преподавания и научной работы в европейских университетах и видели в ней многие положительные стороны. Оба имели в Германии научных наставников: Камай – одного из видных химиков-органиков профессора Тюбингенского университета Мейзенгеймера, консультировавшего его по докторской диссертации, а Матисон – Эйнштейна. Правда, при разговорах тщательно обходились политические темы. Ведь наступил 1937 год, оставшийся в нашей памяти символом «большого» террора. Вокруг Камая уже сгущались политические тучи: его обвиняли в том, что брат находится в эмиграции, оказании помощи в зачислении в КХТИ сестры Султан-Галиева, называли «членом фашистского химического общества». Все это было поставлено в вину на заседании парткома КГУ, состоявшемся 17 июля 1937 года, на котором его исключили из партии, а вскоре и арестовали. Неуютно чувствовал себя и Матисон. К нему домой назойливо зачастил молодой преподаватель физики, а один из аспирантов «по секрету» предупредил, что его приглашали «на Черное озеро» (казанский аналог «Лубянки») и расспрашивали о политических взглядах заведующего кафедрой. Да и в доме N40 по улице Карла Маркса, где ему предоставили квартиру, большую часть которой занимала библиотека, привезенная им из Польши, было тревожно. Все чаще на дверях квартир появлялись сургучные печати, означавшие, что хозяин арестован, а семья выселена. Драматическая атмосфера того времени в Казани, включая безнравственные поступки людей, близких ей и не только по работе, описана Евгенией Гинзбург в книге «Крутой маршрут». Двое из них весьма преуспели в работе и общественной жизни, а после 1956 г. прослыли большими моралистами и активными разоблачителями «сталинизма».
      Тем временем процесс адаптации Матисона «в советском пространстве» проходил успешно. Его лекции и семинары пользовались большой популярностью, он хорошо, хотя и с небольшим акцентом говорил по-русски, продолжалась и активная научная работа. Быстро воспринял новые для него «правила игры», охотно выступал на собраниях, принимал социалистические обязательства, в том числе и по шефству над селом, и несколько раз выезжал с лекциями в районы. О его деятельности в науке можно судить по содержанию интервью, опубликованного 10 мая 1937 г в самой читаемой газете республики «Красная Татария», в ней есть и единственный известный нам казанский портрет Матисона. Приведем текст полностью: «Крупные научные открытия. Беседа с профессором Матисоном. Научным работникам кафедры теоретической физики Казанского университета имени Ленина, изучающим вопросы математической физики, связанные с распространением волн в неэвклидовых пространствах, и теорию относительности Эйнштейна, удалось сделать ряд крупных научных открытий. Проф. Матисон, руководитель кафедры, сообщил нашему сотруднику относительно этих открытий следующее: «Нам удалось показать тесную связь между общей теорией относительности и теорией атома. Связь эта осуществляется уравнениями динамики, вытекающими из общей теории относительности и выявляющими влияние вращения на движение электрона. Проблема основных уравнений динамики, как следствий уравнения тяготения, является совершенно новой. Она опрокидывает существующее неправильное мнение, что общая теория относительности имеет применение только по отношению к большим объектам, например, космическим. Вторая большая задача, решенная нами, – диффузия волн в неэвклидовых пространствах. Эта проблема была поставлена известным французским математиком, которому, однако, как и другим ученым, не удалось добиться ее разрешения. В конце мая профессор Матисон выезжает в Москву и Париж, где ознакомит виднейших ученых со своими работами». Фактически Матисон на общедоступном языке рассказал о том, о чем он беседовал в письменной или устной форме с Эйнштейном, Адамаром и Ланжевеном. Причем с присущей ему скромностью употреблял слова «нам удалось». Хотя высказанное в газете – это плоды его личных научных достижений. Ибо тогда среди физиков-теоретиков университета не было людей, равных или хотя бы приближавшихся к нему по уровню научного потенциала, а самое главное – пользовавшихся признанием в мировом научном сообществе. Такие ученые сформируются в нем или появятся несколько позже. Наиболее известными из них станут Е.К. Завойский и А.З. Петров, удостоенные высшей научной награды СССР – Ленинской премии.
      В 1997 году мне удалось издать книгу историко-документальных очерков «История в лицах», куда вошел и основанный на материалах архивов, ранее опубликованный в газете очерк «Ученик Эйнштейна в Казани». В нем содержатся многие подробности работы Матисона в КГУ и политической атмосферы тех лет, к нему и отсылаю читателя. Я полагал тогда, что Матисон после совместной оккупации Польши в 1939 году Германией и СССР попал в руки немцев как советский ученый или был арестован нашими «органами» как «невозвращенец». Но все оказалось намного сложнее и загадочнее. Мы уже знаем, что, судя по газетной публикации, Матисон должен был поехать в Париж. В личном деле есть две выписки из приказов: первая гласит, что Матисон считается с 27 мая по 1 июля 1937 года в командировке, а с 1 июля по 1 сентября в отпуске. Приказ подписан Камаем. Второй приказ от 15 сентября гласит: «проф. Матисон М.Г. считать отчисленным с 1 сентября с.г. из состава профессорско-преподавательского состава КГУ и зав. кафедрой теоретической физики, как не явившегося из заграничной командировки, о чем довести до сведения Управления высшей школы Наркомпроса РСФСР». Он подписан новым директором КГУ профессором Ситниковым. Камай к этому времени был уже арестован, и в НКВД Татарии «формировали» дело о группе шпионов и вредителей из химиков, в нее зачислили 18 человек. Руководителем ее был «назначен» Камай. Ему вменили в вину и передачу фашистам «секретного прибора». Им оказалась колба, изготовленная профессором А.Е. Арбузовым, в совершенстве владевшим мастерством стеклодува и щедро дарившем множество таких «приборов» знакомым. Отправил он колбу и с Камаем, попросив передать в Тюбингене профессору Я. Мейзенгеймеру. Созданная по предложению следователя экспертная группа из двух химиков, включая доцента КХТИ, «подтвердила» секретность колбы. По рассказу Г.Х. Камаяя, ему задавали вопрос: «Кто и с какой целью рекомендовал Матисона в университет?». Обвиняли и в том, что он выполнял задания «фашистского химика» Мейзенгеймера и поддерживал с ним связь. Правда, следователи, узнав о том, что он умер еще в 1934 г., последнее обвинение из протокола убрали. Отмечу, что к концу 1937 года были расстреляны почти что все лица, причастные к приезду Матисона в СССР: Габидуллин, Лауэр, дипломат Дивильковский. Аспиранта Матисона Ю.А. Лощилова арестовали в 1938 году, и в 1940 году приговорили к пяти годам лагерей. В его деле указано: «за участие в деятельности эсеров». Когда уж успел Лощилов, 1914 года рождения, стать эсером, неизвестно. Чудом уцелели «член немецко–фашистского химического общества» Камай и его «сообщники», в том числе и Б.А. Арбузов, выпущенные из тюрем. Но это произошло уже в годы «бериевской оттепели», когда в стране освободили около трехсот тысяч человек, арестованных при Ежове, которых не успели расстрелять ввиду перегрузки репрессивной «машины». Но немалому числу работников университета пришлось отбывать длительные сроки заключения, а некоторых расстреляли. Заведующий кафедрой физики КГПИ А.Х. Кудашев и выпускник физфака КГУ М.М. Зарипов рассказывали мне, что состоялось несколько собраний коллектива, на которых обсуждали последствия вредительской деятельности Камая и шпионскую работу Матисона. Во время обсуждения дела Матисона один весьма бдительный ученый заявил, что надо внимательнее присмотреться и к тем, кто часто бывал у него дома, назвав фамилию молодого и подающего надежды ученого. Но тот мгновенно отпарировал, сказав: «Посещал его квартиру по заданию органов». Так ли это было, неизвестно, но больше вопросов по этому поводу не задавали и, судя по дальнейшей успешной карьере, общение с Матисоном ему «простили». В главе истории Казанского университета, посвященной тридцатым годам, написанной И.Б. Сидоровой, весьма добросовестно изучившей архивные документы, выделен специальный раздел «Политические репрессии». В нем приводятся весьма впечатляющие данные о трагической судьбе многих студентов и преподавателей в этот период, и Матисон включен в список репрессированных профессоров.
      Где же был в это время Матисон? Судя по всему, он все же побывал в Париже, встречался с Ланжевеном, Адамаром и де Бройлем, а затем вернулся в Польшу. В письме, отправленном в сентябре 1937 года Эйнштейну из Варшавы, Матисон делится с ним своими новыми открытиями и заявляет, что главный успех состоит в том, что он «получил динамическое уравнение вращающегося тела из ваших гравитационных уравнений». В этом же письме он с горечью сообщил: «Обратно в Казань я не вернусь. При этом теряю все мои вещи и книги. Уже в конце мая положение иностранца там было невыносимо». Далее след Матисона теряется. Неизвестна судьба библиотеки и писем Матисону от выдающихся ученых, в том числе и Эйнштейна, оставленных в Казани. Он уезжал «налегке» и, чтобы не навлекать подозрений во время прохождения пограничного контроля, взял с собой только минимальное количество носильных вещей. И если книги, некоторые из них были с автографами великих ученых, можно еще попробовать отыскать в фондах университетской библиотеки, куда они, очевидно, были переданы, то письма и другие бумаги скорее всего уничтожены. Тогда в печах и не только на «Черном озере» много чего сгорело.
      Изыскания автора о Матисоне весьма заинтересовали доцента КГПИ Вениамина Григорьевича Коппа, выпускника КГУ, неоднократно видевшего Матисона и слушавшего его лекции. Он положительно оценил мои публикации. Да и сам собирался написать очерк об университетских физиках тридцатых годов. Прочитав мои публикации в книге и газетах, он сказал, что обязательно просмотрит научные журналы. И вот в октябре 1997 г. его обрадованный голос звучит в телефонной трубке: «Есть хорошая новость. Нашел публикацию Матисона, посвященную деятельности одного из профессоров Варшавского университета, опубликованную уже после его отъезда из Казани. Пришлю вам по почте письмо со своими соображениями и ксерокопию статьи». И вот они у меня. В январском номере 1940 года одного из самых авторитетных научных изданий Англии действительно опубликована заметка, подписанная М. Матисоном. Она посвящена деятельности профессора Чеслава Бялобржески, председателя ученого совета, присудившего ему докторскую степень, а затем неоднократно вместе с Эйнштейном обращавшегося в Рокфеллеровский фонд по поводу выделения стипендии. Стало ясно, что он сумел все же избежать ареста гестапо или НКВД и перебрался не без содействия Эйнштейна в Париж, а затем успел до его оккупации немцами уехать в Англию. Судя по польским научным изданиям, посвященным истории физической науки в стране, с 1939 года Матисон работал в Англии. Однако в конце 1940 года умер, правда, не уточняется название учебного заведения, где он преподавал, и причина смерти.
      Есть еще одна загадка, связанная с Матисоном. В ноябре 1944 года Эйнштейну из Москвы приходит телеграмма некоего С. Кушнека с просьбой срочно сообщить почтовый адрес Матисона, преподававшего в Кембриджском университете, и его жены Ирен. Якобы его разыскивают сестра и зять. Ответ Эйнштейна в наших архивах не обнаружен. Полагаю, что эта история связана с тем, что в 1944 году в СССР уже активно работали над созданием атомной бомбы. Курировал все это и, надо сказать, весьма успешно, Л.П. Берия. О внедрении в окружение Эйнштейна советской разведчицы повествует документальный фильм «Последняя любовь Эйнштейна», недавно показанный по телевидению. Не исключаю, что именно нашими спецслужбами и была послана эта загадочная телеграмма. Тогда брались на учет все люди, могущие быть использованными для получения сведений об американской ядерной программе. Очевидно, родственники Матисона находились в СССР, а это создавало бы дополнительный «стимул к сотрудничеству». Но Мирона Григорьевича Матисона уже не было в живых. О чем в Москве, очевидно, не знали. Не случись смерть в 43 года, Матисон, безусловно, стал бы активным участником разработок в области ядерной энергии, проводимых в США и Англии. Попытка узнать о месте захоронения Матисона оказалась пока безуспешной. По моей просьбе проф. С.Ю. Малышева, переведшая для меня часть переписки Эйнштейна и Матисона, через свою коллегу в Англии попыталась выяснить этот вопрос. Ответ был отрицательным: на кладбище Кембриджа захоронение Матисона не обнаружено.
      Немного о теперешнем рейтинге М. Матисона. Не так давно в Варшаве состоялся очередной коллоквиум, посвященный выдающемуся польскому физику Леопольду Инфельду, соратнику Эйнштейна, работавшему в Принстоне и впоследствии вернувшемуся в Польшу. В числе вызвавших наибольший интерес сообщений был доклад профессора Варшавского университета А. Траутмана «Мирон Матиссон – выдающийся польский физик-теоретик». В нем впервые называются и жизненные вехи Матисона после того, как он покинул Казань. Это Краковский университет, затем Париж и работа у Адамара, а после поражения Франции – переезд в Англию и преподавание в Кембридже. И неожиданная смерть от осложнений после гриппа в конце 1940 года. Так завершилась жизнь этого незаурядного человека, с которым считались и на которого возлагали большие надежды великие ученые ХХ века, заведующего кафедрой теоретической физики Казанского университета в 1936 – 1937 годах М.Г. Матисона. Несмотря на сложнейшие обстоятельства, он успел сделать очень много и сделал бы намного больше, если бы не эта нелепая смерть в расцвете сил. О незаурядности его личности и научного потенциала говорит и то, что в ноябре 2007 года на состоявшейся в Кембриджском университете конференции по математическим проблемам физики был прочитан доклад Г. Диксона «Новая механика Мирона Матисона и ее развитие в трудах последователей». Следовательно, речь идет о создании им особого направления в науке и возникновении целой школы последователей. Такое не всегда встречается даже у выдающихся ученых мирового уровня. А Матисон был именно таким. Полагаю, что Казанский университет может гордиться своим первым заведующим кафедрой теоретической физики и быть благодарным Эйнштейну, рекомендовавшему его нам. Полагаю, что стоило бы провести международную научную конференцию, посвященную развитию их идей, в связи с 115-летием со дня рождения Матисона, и организовать посвященную этому событию выставку. В Национальном архиве РТ есть весьма интересные документы, включая и подлинник диплома о присуждении Матисону степени доктора наук. В связи с этим стоило бы вспомнить труды еще одного профессора Казанского университета, основателя первой в СССР кафедры теории относительности и гравитации А.З. Петрова, человека хорошо известного в мире физики, ушедшего из жизни сорок лет тому назад. Возможно, все это станет хоть и небольшим, но все-таки вкладом в повышение рейтинга Казанского, бывшего императорского, а теперь федерального университета. Полностью согласен с положением из ежегодного послания президента РТ Р.Н. Минниханова Госсовету республики о том, что «Казанский федеральный университет должен стать ведущим вузом мира». Правда, после этого он с нескрываемой горечью добавил: «Пока университет далек от этого. В мировом рейтинге казанский вуз занимает 663–е место из 700 возможных». Конечно, всем нам неприятно было узнать, что Татарстан, по многим показателям занимающий ведущее место в России, а по некоторым и в мире, оказался сейчас где–то на «университетских задворках планеты». Добавим, что еще недавно он находился на 60 пунктов выше. Вряд ли в ближайшее время КФУ догонит Массачусетский технологический институт, Кембриджский и Гарвардский университеты, входящие в первую тройку рейтинга, но, может быть, приблизится хотя бы к Принстонскому и Калифорнийскому, замыкающим десятку лучших вузов мира. И тем самым подтвердит мнение Эйнштейна, считавшего еще в 1936 г. Казанский университет одним из мировых центров науки.
      Пользуясь случаем, хочу еще раз мысленно поблагодарить за предоставленную мне информацию, которая помогла написать этот очерк: А.Х. Кудашева, выпускников КГУ В.Г. Коппа и М.М. Зарипова, известны