Ошибка

     Хирургия – продление и развитие искусства парикмахеров-брадобреев, «тупейных художников», в определении Лескова. Величайший хирург Средневековья француз Амбруаз Паре, по имеющимся сведениям, из парикмахеров! Во Франции несколько позднее заниматься хирургией разрешалось медикам, овладевшим тонкостями слесарного искусства. Хирургия являлась и является мастерством, наукой и искусством.
     Названные параметры должны сочетаться с особенностями характера и душевной сущности человека, его душевного настроя. Привожу мнение Хирурга, заглавная буква определяет его сущность, Абрама Лихтенштейна, безоговорочно выбравшего профессию и служившего ей, пока глаза видели цель, а руки уверенно держали скальпель: «В детском возрасте повредил ногу, успешно лечили травматологи, и, вероятно, это сыграло позитивную роль в выборе профессии, с романтическим привкусом решимости, ответственности и победного результата!».
     Врожденная близорукость не явилась препятствием для операционной. Увлеченность хирургией, несколько трансформировавшаяся с годами, в основе осталась прежней до конца жизни. Особенно тяжело терять больного, предполагая, чувствуя неточность своих действий!
     Существует грустное определение – «личное кладбище хирурга», что-то недоглядевшего, не распознавшего, допустившего едва заметную ошибку. Пациент дорого заплатит за это. Своей жизнью! Я разделяю в основном мнение Лихтенштейна, добавляя необходимость душевного равновесия и необходимость эмоциональной сдержанности. Выполняя хирургическое вмешательство, необходимо уметь заслонить «душевными шторками» эмоции, мешающие работе, не берусь уточнять это ощущение. Без «шторок» работать хирургом невозможно!
     Под занавес жизни воспоминания, становясь четкими, вновь вызывают острое сожаление о потерях. В значительной степени моя приверженность хирургии связана с моим желанием и способностью делать различную работу руками, рукодействовать, от тонкого акварельного рисунка до вырубания бруса из круглого бревна, и способностью равноценно действовать как правой, так и левой руками.
     Начал оперировать студентом III курса, поддежуривая по неотложной хирургии в Шамовской больнице. Хирургу необходима физическая и прежде всего моральная выносливость, и готовность ответить за свою «работу». Практика – критерий Истины!
     Уход из профессии хирурга – не редкость! Главная тяжесть профессии – в осознании своих ошибок и недостаток мастерства, не преодолеваемый временем. Об этих потерях думаешь в конце собственной жизни, и подробности отчетливы!
     Последний год ординатуры на кафедре госпитальной хирургии, располагавшейся в Шамовской больнице. Заведующий кафедрой, очень старый, как мне тогда казалось, профессор Николай Владимирович Соколов, замечательный тихоголосый лектор, прекрасный диагност (это качество особо ценилось в то докомпьютерное время) и кристально чистый человек! Непосредственный ученик легендарного Александра Васильевича Вишневского.
     Первое мое ответственное самостоятельное дежурство по «неотложке» для всего города! В моем подчинении врач, еще только набирающий хирургический опыт, операционная сестра, операционная санитарка, палатные сестры и санитарки. В то далекое время по неотложке поступали пациенты с различной патологией – от сотрясения мозга до внематочной беременности и кишечной непроходимости. Основные средства по обезболиванию: местная анестезия новокаином, морфий и в редких случаях масочный эфирный наркоз.
     Вечереет… Темнеют высокие окна Шамовской больницы. Началось поступление экстренных больных. Пожилая женщина в подпитии с жалобами на боли в животе. Уверяет, что совершенно трезва, «пригубила только лампадочку кагора, и начались болячки в животе, которых отродясь не было». Осмотр. Отчетливая симптоматика острого аппендицита. Нужна операция.
     Привозили скандалящего парня с резаной раной в области волосистой части головы. Рана обработана, ушита, отпущен домой. Вновь вызывают в приемную. На кушетке сидит, сгорбившись, худощавый, не старый, а какой-то изможденный человек интеллигентной внешности. На лице – гримаса боли и виноватая улыбка.
     – Сейчас почти все прошло, а вот раньше было хуже. В пору извиниться за беспокойство и покинуть вас!
     – Что произошло?
     – Веду занятия, я преподаватель высшей школы. И вдруг стало нехорошо. Затошнило, и появились боли вот здесь, – и он прижал ладони к правому подреберью.
     Казалось, пациент старается смягчить свое состояние, ему как-то не по себе оттого, что причиняет беспокойство многим. Наблюдаю через час. Состояние больного не ухудшилось. Мне определенно везет. Из отделения еще не ушла ассистент кафедры. Дама пожилая, опытный хирург, склонная к гипердиагностике. С ней оказалась ее подруга, доцент терапевтического отделения. Прошу их посмотреть больного. Моя просьба их не обрадовала, они куда-то очень спешат. Но больного осматривают. Их вердикт: «Горячку пороть не надо. Понаблюдайте. Не исключена возможность операции в перспективе. А сейчас можно думать о перекрытой перфорации или о предперфоративном состоянии. До утра подождет. Вы потерпите – и больной потерпит. Обезболивающее ни в коем случае!».
     Слово «потерпите» повергает меня в уныние. «При поступлении все сомнения решаются в пользу госпитализации. В стационаре все сомнения решаются в пользу операции» – эти слова принадлежали доценту ГИДУВа Валерию Михайловичу Осиповскому, заведующему кафедрой неотложной хирургии, человеку яркому, остроумному и зачастую пьяному. Это качество разрушало его авторитет, уважение к нему, вдохновляло завистников и бездарностей от медицины, разрушало его здоровье и карьеру. К тому же Осиповский был хорош собой, неплохо играл на фортепиано, гитаре, был успешен у женщин, говоря деликатно. А если прибавить, что все годы он был на фронте, в непосредственном приближении к его линии… Портрет Валерия Михайловича можно завершить в виде наброска, так как этот неординарный человек заслуживает специального повествования.
     «Подожду с операцией этому худенькому. Вот и мудрые дамы говорят, что следует подождать». В операционной все шло благополучно. Две аппендэктомии. Одна технически простая. Не успел вскрыть брюшину, появился флегмонозный отросток с просьбой удалить его как можно скорее. Другой отросток расположился за слепой кишкой, прикрывшись сальником, и удалить его, не расплескав содержимого, было непросто. Длительная операция по поводу спаечной кишечной непроходимости. Данная операция по поводу спаечной непроходимости была девятой. 
     В последующем Любу Поварницыну, так звали пациентку, мне пришлось лечить от спаечной болезни, и лечение закончилось благоприятно.
     Утро. Он лежал на правом боку, подогнув колени к животу.
     – Как ваше самочувствие?
     Ответил тихо:
     – Живот ноет сильно. Внизу.
     При пальпации значительная болезненность с правой подвздошной области. И запоздалое понимание случившегося. Да! Перфорация язвы двенадцатиперстной кишки! Содержимое желудка и двенадцатиперстной кишки затекло вниз, в правую подвздошную область, по правому боковому каналу. Перитонит! Запавшие глаза в темных кругах. Язык сухой. Стало очевидно – пропустил! Пропустил перфорацию язвы двенадцатиперстной кишки! Проморгал банальную ситуацию!
     На каталку и в операционную! Стоп! Стоп! Необходим помощник, более квалифицированный, чем идиот и дебил в роли ответственного дежурного! Таня! Татьяна Павловна Тихонова, моя учительница и обожаемая женщина. В ней наше спасение!
     Она пришла в клинику раньше других. Осмотрев больного, спросила: «Чего раздумывал, мыслитель-неотложник?». Мы в операционной. Страшно подсчитывать количество часов, прошедших с момента поступления больного в стационар. Срединная верхняя лапаротомия. Аккуратная дырочка на передней стенке двенадцатиперстной кишки. Перитонит. Перфоративное отверстие ушито, дренирована область правого подреберья и подвздошная область.
     – Выживет, как вы думаете, Татьяна Павловна?
     – Трудно сказать… Слабенький, да и много часов прошло с момента перфорации. Будем надеяться.
     Через двое суток больной умер.
     Прошла почти вся моя жизнь. Прооперировано много больных с различной патологией желудка и двенадцатиперстной кишки. И по поводу перфоративных язв также выполнялись операции. Но моя ошибка на первом самостоятельном дежурстве незабываема. Памятна в малейших деталях. Его застенчивая улыбка, обнажавшая почти беззубый рот, памятна…
     С того памятного времени все последующие годы, помимо плановой хирургии, обслуживал и неотложку. Избегал консультантов, что можно отнести к категории ошибок. Ответы на мне. Работая в железнодорожной больнице и обслуживая экстренную хирургию, неотложку, получал замечания от заведующего хирургическим отделением, прекрасного хирурга Алексея Семеновича Книрика с тяжелой судьбой, пережившего плен и все последствия плена. Замечания – за госпитализацию больных без достаточных показаний. Но, случалось, моя «госпитализация» была необходима.
     Я всегда помнил свою ошибку и слова Осиповского, приведенные выше.

     А.А. АГАФОНОВ,
профессор.