Дон Жуан
В Театре Камала новая премьера, как пишут, основная премьера сезона, спектакль «Дон Жуан» по пьесе Мольера, поставленный Фаритом Бикчантаевым, художник Сергей Скоморохов. Дон Жуана играет Радик Бареев, Сганареля – Искандер Хайруллин, жену Дона Жуана со ставшим уже почти татарским именем Эльвира играет Люция Хамитова. Состав, как видим, вполне звездный для «первой тройки» ролей спектакля.
Необходимо отметить сценографию Скоморохова, она переносит действие мольеровской пьесы в некий «тоннель времени», дает налет философской вневременности спектаклю, и этим достигается концентрированная магия театрального пространства. Мольер прожил 51 год, окончил престижную иезуитскую школу, «Дон Жуан» написан в 1665 году и основывается, несомненно, на католическом христианском импульсе, хотя Мольер и был похоронен за оградой кладбища, как нераскаявшийся актер. Бал нечистой силы в виде скелетов в конце спектакля Бикчентаева несет в себе почти классические католические художественные формы. Пьеса выдержала 15 представлений, была запрещена королем-солнце, католиком Людовиком XIV (правившим, как известно, 72 года, он умер от гангрены ноги, посчитав ампутацию неприемлемой для королевского достоинства) и при жизни Мольера больше не шла.
Бикчантаев часто подчеркивает, что Мольер – его любимый драматург, и он восемь лет хотел поставить «Дон Жуана». В пьесе Дон Жуан предельный циник, в общем-то это «предельный» естествоиспытатель, позитивист и рационалистический гедонист, кстати, очень похоже на тезисы Ландау, судя по воспоминаниям Коры Ландау. Ландау рассчитал «модуль» для многих городов – отношение числа красивых женщин к общему числу женщин, минус красивые. Кстати, бездарных ученых Ландау называл «кислощенцы» и говорил: «Гарантией благонадежности советского человека является выражение лица угрюмое, как у медведя». Постановка Бикчантаева органично вытекает из «Однажды летним днем», «холодной пьесой» Йона Фоссе о бессмысленности человеческого существования, и в постановке есть некая ирония над пьесой-манифестом «В ожидании Годо» Самюэля Беккета, которая признается самым влиятельным англоязычным драматургическим произведением XX века.
Конечно, это новый шаг в развитии татарского театра, намечающийся философский татарский театр. Бикчантаев, скорее всего, ставил спектакль с прицелом на «Золотую маску», за него ее ему не дадут, но дело в том, что спектакль Бикантаева интереснее, чем стандартный мейнстрим «Золотой маски». Конечно, многое еще в спектакле не «докручено», идут на ощупь поиски стиля, бикчантаевское музыкальное оформление спектакля иногда потрясающе точное, как, например, импульсы низких звуков потусторонних сил, останавливающие внешнее действие спектакля, словно раскаты иной реальности. Тихая классическая музыка, но иногда силовые линии спектакля и музыкальные силовые линии словно идут невпопад, иногда они даже интереснее игры актеров.
Конечно, жалко, что над костюмами и реквизитом не додумали, одежда Дон Жуана и Сганареля не несет в себе философских символических характеристик интегрированных «вечных» персонажей человеческой драмы и расходится с общим художественным планом сцены. Первое появление Дон Жуана с желтыми чемоданами, закутанного почти в тряпки, вызывает даже недоумение. Эти чемоданы, видимо, символ постоянного бегства от самого себя. Оба главных героя ходят в «шинелях», да и остальные герои любят шинели, есть «столкновение» жабо, белых рубашек и шинелей. Тогда один раз можно было на Дон Жуана и буденовку нацепить, и комиссарскую кожанку в одной из сцен, сохранив дворянские кружева. Получился бы Людовик XIV в комиссарской кожанке, в парике и буденовке. Да и классический костюм татарского буржуа начала XX века нужно использовать, тюбетейка у Сганареля должна быть иногда, раз уж это спектакль с элементами театра абсурда. Командор же выглядит, как чикагский гангстер. Группу солдат братьев Эльвиры можно было и в ватники одеть.
Дон Жуан актуален в современной России, где моральные нормы превращаются в фарс, они становятся утилитарно-инструментальны, где правят пиар-технологии. В принципе кто такой Дон Жуан, как не телеведущий Владимир Соловьев, у которого и «камзол» Дон Жуана. В одной из сцен можно было бы «повесить» (экраны позволяют) большие портреты Пушкина, Толстого, Достоевского, Гоголя, а в другой и Блока с Маяковским, Бунина с Горьким, в третьей Булгакова с Платоновым, Солженицына с Бродским, чтобы идеи Дон Жуана «спорили» с портретами. Экраны почти не используются, кроме, может, селфи-видеокамер.
Сквозная нить произведения заявлена уже в первых словах Сганареля: «Что бы ни говорил Аристотель, да и вся философия с ним заодно, ничто в мире не сравнится с табаком: табак – это страсть всех порядочных людей, а кто живет без табака, тот, право, жить не достоин». Или такие диалоги: «Сганарель: Ну а в будущую жизнь вы хоть сколько-нибудь верите? – Дон Жуан: Ха-ха-ха!... – Сганарель: Однако нужно же во что-нибудь верить. Во что вы верите? – Дон Жуан: Я верю, Сганарель, что дважды два – четыре, а дважды четыре – восемь. – Сганарель: Хороша вера, и хороши догматы! Выходит, значит, что ваша религия – это арифметика?». Дон Жуан и Сганарель ведут беседы о смысле человеческой жизни, и видно, что из идей Дон Жуана развиваются в дальнейшем идеи маркиза де Сада. Конечно, актеры татарского театра достаточно целомудренны, Радик Бареев, сам, видимо, верующий человек, побаивается произносить донжуановские богохульства, интересно, как эту роль сыграл бы Смоктуновский.
У Дон Жуана добрая душа, он отважно идет навстречу аду, он экспериментирует с адом («Нет, нет, что бы ни случилось, никто не посмеет сказать, что я способен к раскаянию»), его действия – вызов Богу, чтобы Бог проявил себя. Борется он больше не с верой, а с ханжеством и с теми, кто прикрывается верой. При всей явной недовоплощенности в образе Дон Жуана Радик Бареев сыграл в спектакле, пожалуй, лучше всех. Потому что персонаж и человеческая сущность Бареева вошли в его душе в клинч, произошло раздвоение образа, он стал полифоничнее. Невольно сравниваешь Дон Жуана и Ставрогина из «Бесов» или Ивана из «Братьев Карамазовых». Хотя в принципе для героев Мольера характерно французское отношение к любви, легкое, «мещанское», «арифметическое», у героев Шекспира отношение к любви, например, совершенно иное, трагическое и даже космическое. Мог бы, например, из Ромео получиться к 30 годам Дон Жуан? Сравните Гамлета и Дон Жуана.
Как всегда хорошо сыграл Искандер Хайруллин. Актер талантливейший, но у него иногда слишком много суеты, пластичности, карикатурности, которая в него въелась из комедии и балагана. У него свой фирменный стиль играть такие облегченно-комедийные роли, которые выигрышны для не совсем развитого зрителя, и он этот стиль слишком эксплуатирует, стиль превратился в шаблон и задерживает его развитие, он в нем застрял. Ему нужно играть умного слугу, такого, возможно, чеховского героя Лопахина, по крайней мере Ходжу Насретдина. Или ему нужно попробовать ощутить себя Сталиным.
Хороши в спектакле паузы, когда Дон Жуан и Сганарель вместе молчат, этот дзэн-буддистский прием нужно было бы использовать чаще, заставляя зрителя «выпадать» в иное пространство. Очень хорошо сыграла Люция Хамитова. Жаль, что роль у нее практически не очень большая, она не может раскрыть свой потенциал в роли, хотя здесь за роль второго плана можно было бы дать и «Золотую маску». Сравниваю иногда Розу Хайруллину (недавно посмотрел «Волки и овцы» Константина Богомолова, где она играет одну из главных ролей) и Люцию Хамитову, видно, что это актрисы равного уровня. Но в конце в роли монашки-ангела она слишком комичным сделала эпизод, слишком стремительно бегает монашка. Необходимо отметить игру и Айгуль Абашевой (крестьянка Шарлотта), сильный характер, добрый и искренний, живой. Запоминался, даже врезался в память и кредитор Диманш (Рамиль Вазиев), которого «кидает» Дон Жуан. И слуга Эльвиры Гусман (Халим Залялов) был полон какого-то внутреннего актерского шарма, следить за его игрой, неторопливыми движениями по сцене было удовольствием. Вот что значит язык тела.
Конец спектакля мне показался несколько искусственным и скомканным. «Пробежка» по сцене Сганареля, размахивающего плащом, после того как Дон Жуан погрузился в черную дыру вместе с Командором, слишком напомнила финал из «Полетов во сне и наяву» Олега Янковского. У Бикчантаева всегда удается конец спектаклей, здесь он мастер, иногда кажется, что сначала у него возникает в голове конец и лишь затем рисунок спектакля, акценты. В этом спектакле конец получился слишком открытый, даже размытый. Бикчантаев хотел уйти от дидактики, но видно, что Дон Жуан ему симпатичен, даже близок, нужно жить, пока живется, табак лучше Аристотеля, дважды два – четыре. Невольно вспомнилась песня из городского шансона: «Эх жить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем».
Рашит АХМЕТОВ.